Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Сэлинджер и Джин Миллер гуляли по этому пирсу в Дейтона-Бич.

Мы проболтали какое-то время, и, наконец, он спросил, сколько мне лет. Я ответила: четырнадцать. Я очень хорошо помню его гримасу. Он сказал, что ему 30. Он подчеркнул это, сказав, что ему стукнуло 30 первого января, так что ему, между прочим, 30, и он только что вышел из числа двадцатилетних. Он был забавным, острил. Мы просидели не так уж долго. Я ушла, и когда я уходила, он сказал мне, что его зовут Джерри. Я понятия не имела, кто он таков.

На следующий день я снова увидела его, и мы начали наши прогулки. Мы ходили к старому расшатанному пирсу, находили местечко на пляже и усаживались там, где не дул ветер, ели попкорн или мороженое и разговаривали. И кормили попкорном чаек. У него было прекрасное время. Мы очень медленно шли к пирсу. Казалось, что он сопровождает меня. Мы гуляли так во второй половине дня в течение примерно десяти дней.

Он плохо слышал правым ухом. Думаю, оглох он на войне. Он всегда шел позади меня слева и наклонялся, чтобы услышать, что я говорю. Я каталась на пляже на каруселях, а потом бежала в океан, и ему это нравилось. Думаю, он чувствовал, что это близко, возможно, даже к моменту совершенной непосредственности, какой у него вообще когда-либо был. Эти моменты совершенства выводили его из меланхолии, уводили от ужасов войны. Казалось, то, что я была ребенком, доставляло ему радость. Он получал удовольствие от легкомысленности и чистой невинности четырнадцатилетней девочки, какой я тогда была. Думаю, это его привлекало.

Он был очень высоким, худым. Не знаю, был ли он спортивным, но грациозным он был. Он очень внимательно относился к своей одежде и всегда выглядел очень аккуратным. Выглядел он очень хорошо. Внешние данные были не главной причиной его привлекательности, но выглядел он хорошо.

Джерри Сэлинджер слушал собеседника так, словно собеседник был самым важным человеком в мире. Он был первым взрослым человеком, который, казалось, по-настоящему интересовался тем, что я сказала. Ни один взрослый не слушал меня так, словно я самостоятельная, зрелая личность. Джерри интересовался моим мнением; его интересовало все обо мне. Он хотел узнать о моей семье, о моей школе, об играх, в которые я играла. Он хотел знать, что я читаю, что изучаю. Он хотел знать, верую ли я в Бога. А не хочу ли я стать актрисой?

Он заговорил о сестрах Бронте, о вересковых пустошах, о том, как он любит Бронте, о том, что все – каждый студент, каждый взрослый, каждый старик – должны читать Бронте, читать и перечитывать их произведения. В тот день говорил, по большей части, он.

Рассчитанные на массового читателя журналы ему не нравились. В таких журналах меняли названия произведений, исключали части текста или переписывали их, никогда не получая разрешения автора на это. [Его рассказы] появлялись с изменениями, о внесении которых он не знал. Он был невысокого мнения о большинстве издателей, и, конечно, он еще не входил в издательский мир.

О тех, кто издавал его рассказы, он отзывался как о паразитах. Он сказал, что издатели не на стороне писателя. Единственными издателями, к которым он питал хоть какое-то уважение, были люди из New Yorker : Гарольд Росс, Уильям Шон, Гас Лобрано. Он самым лестным образом отзывался о New Yorker , который был единственным местом, где он хотел публиковать свои произведения. Он мог бы издаваться в Harper’s или Atlantic Monthly , но эти журналы плохо платили. Ему очень нравилось то, что в New Yorker не стремились разузнать как можно больше об авторе. Он всегда считал, что читатели не должны ничего знать о личной жизни автора.

Он говорил о Ринге Ларднере. Ему страшно нравился Фицджеральд. Он сказал мне, что следует читать, и что мне следует читать классику. И не забивать себе голову всем этим современным мусором. Читать Чехова, Тургенева, Пруста.

Он рассказывал о своей семье, своей матери. Мать он обожал. Его отец считал писательство нелепым занятием. Потаканием прихотям тех, кто занимается писательством.

По вечерам, на танцах, он был другим – очень собранным, общительным, непринужденным и любящим повеселиться. Он мог быть беззаботным. Он был очень добрым, ласковым, очень интересующимся другими человеком. Он не был эгоцентриком. Не был он и солипсистом. Просто его интересовали другие люди.

Шейн Салерно: В 1946 году Сэлинджер порвал со своей первой женой Сильвией в дейтонском «Шератоне». В 1949 году в том же отеле он начал соблазнять четырнадцатилетнюю Джин Миллер. Там же в 1972 году он порвет отношения с Джойс Мэйнард. И действие «Рыбки-бананки» разыгрывается, более и менее, в дейтонском «Шератоне». Сэлинджер постоянно возвращается к сцене самоубийства Симура.

Джин Миллер: Он говорил довольно много о своем новом романе, рассказывал, как он работает над книгой и как работал над ней. О Холдене был опубликован, по меньшей мере, один рассказ. Как сказал мне Джерри, в нем самом очень много от Холдена.

Отель «Шератон» в Дейтона-Бич.

Дж. Д. Сэлинджер(выдержка из недатированного письма Джин Миллер):

Ты говоришь, что по-прежнему чувствуешь себя четырнадцатилетней. Мне 34 года, а большую часть времени я все еще чувствую себя шестнадцатилетним Холденом Колфилдом [256].

Джин Миллер: Что касается «Над пропастью во ржи», то одним из беспокоивших его моментов было то, что обычно книги становятся хитом на год. Тем дело и заканчивается. Писатель постоянно испытывает давление: ему надо писать новую книгу. Думаю, это заставляло его нервничать: он был не уверен в том, что сможет написать новую книгу. Ему нужен был предмет, тема для другой книги. Возможно, он хотел вернуться к рассказам.

По словам Джерри, в периоды простоя не надо думать о том, что совершаешь что-то. Простой – своего рода подготовка. И ему казалось, что лучший способ использования времени простоя – настоящее изучение собственных страданий, настоящее изучение положения, в котором находишься. Это время ожидания.

О художественных достоинствах своей книги он не беспокоился. Его не беспокоили даже финансовые аспекты публикации книги. Его беспокоило то, как примут его книгу люди, особенно те, которых он любил, – родители и разные друзья. Язык Холдена заставлял Джерри нервничать. Читатели могут счесть этот язык ненужным. Но он хотел, чтобы люди поняли, что он пытается написать хорошую книгу – не просто бестселлер, а хорошую книгу. И чтобы в этом абсолютно ни у кого не было сомнений.