Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Из десятков произведений, написанных Сэлинджером к 1953 году, он выбрал 9 рассказов и построил их так, чтобы из них сложился тот роман о войне, которого он ждал. По словам Маргарет Сэлинджер, ее отец сказал какому-то студенту, занимавшемуся поисками информации, что все биографические факты и травмирующие события можно найти в его произведениях. Гилберт Хайер писал в журнале Harper’s , что в каждом из включенных в «Девять рассказов» произведении есть «тонкий, нервный интеллигент, постоянно находящийся на грани нервного срыва: мы видим его на разных стадиях жизни – ребенком, подростком, молодым человеком за 20, не имеющим цели…» [365]Какие воплощения получает это существо? В рассказе «Хорошо ловится рыбка-бананка» он, конечно, Симор, а в рассказе «Дорогой Эсме – с любовью и всяческой мерзостью» он – сержант Х, но он же и Элоиза из «Лапы-растяпы», Джинни (и Франклин) из рассказа «Перед самой войной с эскимосами», Лайонел из рассказа «В лодке», Артур из рассказа «И эти губы и глаза зеленые», «Человек, который смеялся» и де Домье-Смит в одноименных рассказах. И, наконец, герой рассказа «Тедди». «Девять рассказов» – сериал автопортретов человека, совершающего самоубийство или всерьез подумывающего о самоубийстве. Следуйте за пулей.

Дэвид Шилдс: От войны к посттравматическому синдрому, к самоубийству, потом к вере в то, что дети спасут надломленного человека, и к осознанию того, что дети не спасут (потому что этот человек не может иметь детей), затем к поиску видений, которые обретают или через самоубийство или через просвещение, позволяющее осознать, что самоубийство и есть просвещение: только в новом перерождении обретаешь облегчение от бесконечной острой тоски. И эту веру в перерождение получаешь только через Веданту.

Выходишь на пятом этаже, пересекаешь холл и входишь в 507-й номер. В помещении пахнет новыми чемоданами из телячьей кожи и средством для удаления лака с ногтей. Мельком смотришь на молодую женщину, спящую на одной из двух кроватей. Затем подходишь к одному из чемоданов и из-под груды рубашек и трусов достаешь трофейный автоматический пистолет калибра 7,65 мм. Вынимаешь обойму, смотришь на нее и вкладываешь ее обратно. Взводишь курок. Потом подходишь к пустой кровати, садишься на нее. Снова смотришь на молодую женщину. Поднимаешь пистолет и пускаешь себе пулю в правый висок.

Мягкая обложка издания «Девяти рассказов»

Почему ты делаешь это? Почему в номере пахнет телячьей кожей, из которой сделаны чемоданы, и средством для снятия лака с ногтей? Почему ты сначала смотришь на жену? Не потому ли, что она, в каком-то смысле, Сильвия, во время войны бывшая противником? Ты женился на ней, надеясь на то, что этот брак исцелит тебя и объединит мир, а теперь хочешь наказать ее, калеча ее на всю жизнь?

Почему пистолет трофейный? Для тебя единственный великий поэт ХХ века – Райнер Мария Рильке, а более немецкого поэта и представить нельзя.

Возможно ли, что ты полностью утратишь самоконтроль? Не является ли преступлением то, что армия выпустила тебя из госпиталя? Почему ты бледен? Потому, что болен или по какой-то другой причине? Ты изломан, разбит вдребезги, поэтому везде видишь одни осколки; куда бы ни пошел, повсюду одно битое стекло. Единственный человек, который мог бы тебя исцелить (не по-настоящему – в противном случае, почему ее зовут Сибиллой? – она предсказательница твоей смерти, и почему ты взываешь к ее мстительнице, Шэрон Липшюц, цитируя «Бесплодную землю»?), – маленькая девочка.

Поищем «рыбку-бананку», придуманную твоим отцом. Ты ненавидишь отца, его низменный материализм: рыбки-бананки заплывают в пещеру, в которой полным-полно бананов. Когда они приплывают в пещеру, они рыбы как рыбы. Но как только они заплывают в пещеру, они ведут себя просто по-свински; одна такая рыбка заплыла в банановую пещеру и съела там 78 бананов. От этого рыбки так раздуваются, что не могут выплыть обратно – в двери не пролезают и умирают. Обрати внимание, Симор, что твоя критика отца является также и притчей о твоем собственном военном опыте.

Ты ненавидишь мир взрослых. Ненавидишь послевоенный гражданский мир. Ненавидишь женщин с крашеными волосами. Ты отталкиваешь свою сестру-еврейку Шэрон Липшюц. Тебя тянет к Сибилле, к забвению в совершенстве маленькой девочки.

Неистовствующий маньяк, ты развязываешь пояс халата, снимаешь халат. У тебя белые узкие плечи, плавки – ярко-синие. Ты складываешь халат сначала пополам, в длину, потом втрое. Разворачиваешь полотенце, которым перед тем закрывал глаза, расстилаешь его на песке и кладешь на него свернутый халат. Наклоняешься, поднимаешь надувной матрасик и засовываешь его себе под мышку. Свободной левой рукой берешь Сибиллу за руку. Обрати внимание, как, выполняя эти действия, ты подготавливаешь свое последнее действие – беря ручку Сибиллы, девочки, которая не может быть твоей, ты убиваешь себя.

Ты берешь в руки лодыжки Сибиллы, нажимаешь вниз, толкая плотик вперед. Плотик подняло на гребень волны. Вода заливает светлые волосики Сибиллы – цвет ее волос решающе важен: она блондинка, что характерно для людей германской, а не еврейской крови. В визге Сибиллы слышится только восторг. Ты называешь ее «моя радость» – по многим причинам, и не последняя из них та, что она рассказывает тебе, что только что видела рыбку-бананку. К тому же не одну, а целых шесть. У Сибиллы простое детское воображение. Но когда ты хватаешь ее мокрую ножку и целуешь ее в пятку, она протестует, и ты останавливаешься. Почему ты так «зациклен» на очень молоденьких девочках, особенно на их ногах? Не связано ли это каким-то образом с тем, что ты используешь девочек как машины времени, переносящие тебя в довоенный период, когда ты не был поневоле смущен особенностями твоей анатомии?

В лифте ты обвиняешь поднимающуюся вместе с тобой женщину в том, что она разглядывает твои ноги. Почему так важно то, что у нее нос намазан цинковой мазью? Мазь – что-то вроде жидкости для удаления лака с ногтей, не так ли? А это – эмблема взрослой женщины, как раз того, чего ты не хочешь, потому что после войны тела несексуальны. Тела в конце концов превращаются в трупы. Ты обвиняешь цинковую мазь в том, что в ней есть чертова тайная уловка, потому что, черт побери, ты и сам притворялся, целуя ножку Сибиллы. И ты понимаешь, понимаешь это. Как ты можешь не понимать этого?

Потом ты входишь в 507-й номер. И стреляешься – по многим причинам. Читая книгу дальше (и читая многие другие книги), мы пытаемся установить причины твоего самоубийства. Одна из них (и это достаточно очевидно) – послевоенная травма, но другая главная причина заключается в том, что ты не можешь войти в мир взрослых, в мир чемоданов из телячьей кожи, цинковой мази и Мюриель/Сильвии (помните, она – тоже труп). Тебе, вышедшему из подросткового возраста и живущему в период после Уны, после войны, некуда идти. Ты мертв.