Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Ты – человек, который мастер подслушивать: ты собираешь самые ценные секреты противника. В конце концов, ты служишь в контрразведке. Впрочем, ты не слишком высокого мнения об армейских методах работы и начинаешь разгуливать по стране, убивая людей только в случае крайней необходимости. Вскоре ты благодаря твоим изворотливым и хитрым методам, в которых, как ни странно, проявляется твоя удивительная приверженность к справедливости, завоевываешь любовь простого народа.

Тебе пришлось запереть врагов в глубоком, но вполне комфортабельном склепе; и хотя они изредка удирают оттуда, ты отказываешься убивать их. Эта ваша нелепая жалостливость бесит всех до чертиков. Ты пересекаешь границу Парижа, где при всей твоей скромности с гениальной изобретательностью изводишь некоего всемирно известного сыщика Марселя Дюфаржа и его дочь, которые стали твоими злейшими врагами. Ты играешь с ними, всякий раз исчезая так, что никто не может догадаться, как ты исчез.

Ты собрал самое грандиозное состояние на свете, большую часть которого анонимно пожертвовал монахам одного местного монастыря, – смиренным аскетам, посвятившим жизнь разведению немецких овчарок. Твои личные потребности ограниченны. Питаешься ты исключительно рисом и орлиной кровью, живешь в скромном домике, с подземным тиром и гимнастическим залом, на бурном берегу Тибета. С тобой живут четверо беззаветно преданных сообщников: легконогий гигант волк по прозванию Чернокрылый, симпатичный карлик по имени Омба, великан монгол по имени Гонг (язык ему выжгли белые люди) и несказанно прекрасная девушка-евразийка, которая из неразделенной любви к тебе и из-за постоянного страха за твою личную безопасность иногда не брезгует даже нарушением законности. Ты отдаешь распоряжение своей команде из-за черной шелковой ширмы. Даже Омбе, симпатичному карлику, не дано видеть твое лицо.

Но после войны любовь невозможна. Человеческое тело изувечено. Никаких детских колясок у тебя и Мэри Джейн не будет. Тебе любой ценой надо скрывать твой природный, дьявольски жуткий смех. Следуй за пулей.

Твой лучший друг, лесной волк Чернокрылый, попадает в ловушку, расставленную Дюфаржами, этими вишистами-пособниками фашистских оккупантов. Зная о твоей нерушимой верности друзьям, Дюфаржи предлагают тебе освободить Чернокрылого в обмен на твою собственную свободу. Ты соглашаешься. Ты встречаешься с Дюфаржами в полночь в условленном месте дремучего леса под Парижем, где они решают устроить тебе двойную подлую засаду, подставив другого волка. Но Дюфаржи забыли о двух вещах: о твоем чувствительном сердце и твоем знании волчьего языка. После того, как мадемуазель Дюфарж привязывает тебя колючей проволокой к дереву, ты мягким мелодичным голосом коротко прощаешься с тем, кого принимаешь за своего старого друга. Подставной волк, пораженный твоими лингвистическими познаниями, сообщает тебе, что он – никакой не Чернокрылый и никогда в жизни не бывал с тобой в другой стране. В справедливом гневе ты сдираешь с себя маску и в лунном свете предстаешь перед Дюфаржами во всей наготе твоего лица. Дюфарж теряет сознание, а его дочь валится замертво на залитую лунным светом землю.

Придя в себя, Дюфарж понимает, что ты натворил (напал на его дочь, пытался убить ее?), и всаживает в тебя четыре пули, которые ты выплевываешь одну за другой аккуратно, даже педантично. Этот подвиг так поражает Дюфаржей, что сердца у них буквально лопнули, и они оба замертво упали к твоим ногам, где их тела и разлагались. Никогда еще смерть не подбиралась к тебе так близко, ты истекаешь кровью. И однажды ты охрипшим, но задушевным голосом взываешь к лесным зверям о помощи. И звери выполняют твою просьбу, призывают симпатичного карлика Омбу. Но когда Омба прибыл с аптечкой и запасом орлиной крови, ты уже потерял сознание. Прежде всего Омба совершает акт милосердия: он поднимает с земли твою маску и почтительно прикрывает жуткие черты твоего лица. Лишь после этого Омба (еще один идеальный санитар военного времени) перевязывает твои раны.

Но ты не пьешь орлиную кровь из принесенного Омбой сосуда. Вместо этого ты слабым голосом произносишь имя своего любимца – Чернокрылого. Омба склоняет свою не слишком красивую голову и открывает тебе, что Дюфаржи убили Чернокрылого. Ты давишь сосуд с орлиной кровью рукой. И снова сдергиваешь маску. Ты не заслуживаешь жизни потому, что не смог спасти своего любимца, и совершаешь самоубийство (снова самоубийство).

Помни: ты всегда будешь жить после войны. Всегда будешь травмирован, а как мы справляемся с травмами? Всегда будет великолепие детства – и/но запретный позыв к контакту взрослого и ребенка. Сейчас это мальчик, и сейчас, только однажды, мы признаем шесть миллионов жертв [369]. Твоя мать, Бу-Бу – ошеломляющая и законченная женщина (с точки зрения заурядных людей, такие живые, переменчивые рожицы не забываются). Ты настолько сильно травмирован, что когда твоя подружка Наоми сказала тебе, что у нее в термосе сидит червяк, ты спрятался под раковиной в подвале. Мать курит по-армейски. Когда ты убегаешь отсидеться на корме отцовской лодки (а почему ты убежал?), мать объявляет себя вице-адмиралом, пришедшим проверить «стермафоры». На тебе шорты цвета хаки. Только потому, что твоя мать Бу-Бу не орет об этом на всех перекрестках, люди не знают, что она – адмирал. Она почти никогда не обсуждает свой чин с людьми – за такие разговоры могут с позором погнать со службы. Она подает сигнал, который звучит как смесь сигналов «Отбой» и «Побудка», и отдает честь дальнему берегу. Если ты скажешь, почему ты убежал, она подаст особый тайный сигнал, слышать который разрешается только одним адмиралам. (В конце концов, она командует флотом.) У тебя есть маска аквалангиста, некогда принадлежавшая твоему покойному дяде-самоубийце. Моряки никогда не плачут. Только если их корабль пошел ко дну. Или если их, потерпевших крушение, носит на плоту, и им есть и пить. А убежал ты из дому потому, что кто-то назвал твоего отца большим грязным иудой. Тебе объяснили, что иуда – это такая чуда-юда-рыба-кит, которую можно запускать в небо, держа ее за веревочку, и даже взлетать вслед за ней, пока ты маленький. Мать так нравится твоя восхитительная детская непосредственность, что она не может удержаться, чтобы не поцеловать тебя в шею. А затем рассматривает тебя и старательно заправляет твою рубашку в шорты. В своей невинности ты интуитивно чувствуешь, что у твоей семьи есть тайна, что в ней что-то не так, и что эта тайна имеет отношение к войне, еврейству, холокосту. Можешь искупить нас? Нет, не можешь, потому что я пересеку линию и войду в эротику с участием взрослого и ребенка, но после войны, после множества людей, ставших для меня трупами, я должен сделать это. Так мы приходим к первопричине, которой является сама война. Указательный палец правой руки, палец, которым нажимаешь на спусковую скобу винтовки или пистолета, испытывает легкий зуд. Вспышки молний или несут на себе твой номер или не несут его. Единственные, кто может спасти тебя, – это дети, которые, по счастью, поют в церкви в три с четвертью часа дня. К сожалению, ни на ком из детей – не на Сибилле, ни на Рамоне, ни на Лайонеле, ни на Эсме – ты не можешь жениться, так что тебе остается или покончить жизнь самоубийством или замкнуться.