Мартин Гилберт - Черчилль. Биография

28 февраля лорд Дандональд с двумя кавалерийскими эскадронами готовился войти в Ледисмит. Он пригласил с собой Черчилля. В этом историческом рейде принял участие также Рональд Брук, один из друзей-сослуживцев Черчилля, чей брат Алан во Вторую мировую войну станет начальником Имперского Генерального штаба. «Мне никогда не забыть этого рейда, – написал Черчилль в Morning Post. – Вечер был приятен и прохладен. Конь подо мной силен и свеж. Мы неслись вперед. Гремели залпы нашей артиллерии. Внезапно впереди показался вооруженный пикет. «Стой, кто идет?» – «Колонна на помощь Ледисмиту». После этого из траншей и окопов, замаскированных в кустарнике, выскочила группа людей в лохмотьях. Они слабыми голосами приветствовали нас. Некоторые плакали. В сумерках они выглядели призраками – бледными и исхудавшими. Офицер размахивал шлемом и глупо смеялся. Высокий, крепкий колонист, встав на стременах, издал такой громкий приветственный вопль, что его, несомненно, должны были услышать в линии пикетов перед Ледисмитом».

Осада Ледисмита была снята. Вечером Черчилль ужинал с командующим обороной города сэром Джорджем Уайтом. Его отчет о вступлении в Ледисмит, появившийся в Morning Post, читался везде и был высоко оценен. Помимо описания радости от прорыва блокады, Черчилль опять выражал убежденность в том, что в Англии после победы необходимо укрепить дух народа социальными реформами, направленными на улучшение жизни.

Среди тех, кто читал корреспонденции Черчилля из Южной Африки, был и Джозеф Чемберлен. Он отмечал их достоинства и желал автору дальнейших успехов и признания. Из Англии пришла весть о выходе из печати его романа «Саврола» (Savrola). Многие обозреватели высоко оценили батальные сцены. Manchester Courier назвала их «блестящими». Роман буквально расходился на цитаты, среди которых было определение вырождающегося империализма: «Наши нравы исчезнут, но наши принципы останутся».

На следующий день после прорыва блокады Ледисмита Черчилль отправил в Morning Post телеграмму с описанием парада в честь победы: «Это была процессия львов. Когда два батальона Девонского полка, оба покрытые славой, встретились, и старые друзья, ломая строй, ринулись друг к другу с криками и объятиями, восторг охватил всех, а я, размахивая шляпой с перьями, что-то кричал до тех пор, пока были силы – от радости, что дожил до этого дня».

Репортажи Черчилля получили широкое признание. Позже один офицер, в частном письме отозвавшись критически об отсутствии реального боевого опыта у большинства журналистов, работавших в Южной Африке, отметил: «Уинстон Черчилль – единственное исключение из многих. Он все видит своими глазами и слышит своими ушами». В Ледисмите Черчилль получил письмо от американского агента майора Джеймса Понда с предложением организовать тур выступлений в Соединенных Штатах. Черчилль тут же написал матери: «Надо не упустить этот случай. Выясни, действительно ли этот агент лучший, а если не он, то кто».

Помимо этого Черчилль решил написать пьесу о Бурской войне. Он рассказывал Памеле Плоуден, что хочет поставить ее осенью в Лондоне, в Театре ее величества. «Она будет правдива во всем, – писал он, – а сценические эффекты должны быть такими, чтобы публика буквально ощутила себя под огнем. Пьеса должна получиться очень эффектной, и я уверен, что с моим именем и с помощью хороших режиссеров она может иметь огромный успех. Я не сомневаюсь, что люди в ней будут говорить и действовать как на настоящей войне».

В этом письме Черчилль выражал сочувствие Памеле, которая потеряла на войне многих друзей. Корреспонденту, призывавшему его поберечь себя, он ответил: «Не думаю, что буры прилагают особые усилия, чтобы убить именно меня. Впрочем, даже если так, пока не могу поздравить их с успехом. У них была для этого масса возможностей, но пока, слава богу, они не преуспели».

Многие из тех, кто сталкивался с Черчиллем, интуитивно чувствовали, что это человек поразительных способностей. «Горжусь знакомством с вами, – написал корабельный артиллерист капитан Перси Скотт, в то время бывший военным комендантом Дурбана. – Без всякой протекции вы сделали удивительную карьеру. Не сомневаюсь, наступит день, когда я пожму вам руку как премьер-министру Англии. У вас для этого есть два необходимых качества – талант и трудолюбие. Такое сочетание, по-моему, не знает преград».

Находясь в Ледисмите, Черчилль не переставал поражаться жестокости по отношению к бурам. «Я бы относился к бурам великодушно и терпимо, – говорил он, – вплоть до обеспечения средствами существования инвалидов войны и обездоленных женщин и детей». Мир должен быть достойным. «Мы не жаждем мести, – писал он в Natal Witness, – даже с учетом поражений в начале войны. Ничто не должно помешать достижению мира. Пока мы продолжаем вести боевые действия, мы одновременно должны дать возможность нашему противнику принять поражение достойно. Мы должны одновременно и уговаривать, и принуждать».

Черчилль сформулировал стратегию победителей в конце войны: «Нельзя доводить людей до отчаянья. Даже крыса, загнанная в угол, опасна. Мы стремимся к скорейшему установлению мира и меньше всего хотим, чтобы эта война стала партизанской. Те, кто требует око за око, зуб за зуб, должны задаться вопросом: стоят ли сомнительные достижения многих лет кровавой партизанской войны и неизбежного обнищания Южной Африки?»

«Нужно стремиться к коалиции и согласию между голландцами и англичанами, – писал Черчилль. – Не следует думать, что буры хорошо сражались, потому что были опьянены злобой и ненавистью». Реакция на его призыв к сдержанности, звучавший и в телеграммах в Morning Post, оказалась враждебной. «Уинстона жестоко критикуют за его пацифистские телеграммы, – написал Джек матери в начале апреля, вернувшись в Ледисмит. – В Натале все выступают против его взглядов».

Вскоре Черчилль узнал, что Холдейну удалось бежать, устроив подкоп. Он написал ему письмо с поздравлениями, в котором отметил, что эпизод с бронепоездом, в результате которого они оказались в плену, получил широкую огласку.

Теперь Черчилль решил просить разрешения присоединиться к армии, которая собиралась в поход через Оранжевую республику в Трансвааль и Преторию. Позже он узнал, что лорд Робертс не хотел, чтобы он отправлялся в Оранжевую республику корреспондентом, полагая, что его присутствие будет неприятно лорду Китченеру из-за книги «Война на реке». Тем не менее Робертс не стал препятствовать ему.

В апреле Черчилль из Ледисмита поездом добрался до Дурбана, проехав то место, где попал в засаду бронепоезд. «Его обломки, – писал он в Morning Post, – до сих пор валяются там, где мы когда-то, рискуя жизнью, пытались расчистить путь». Из Дурбана Черчилль пароходом отправился в Ист-Лондон, оттуда поездом – в Кейптаун, потом другим поездом в Блумфонтейн – на фронт. Там он на сутки присоединился к разведчикам. Перед ними была поставлена задача отрезать отряд бурских ополченцев от господствующей высоты. Англичан было от сорока до пятидесяти человек. Буры оказались на месте первыми. Тем не менее был дан приказ атаковать. Буры открыли огонь. Черчилль вставил ногу в стремя, но лошадь, испуганная выстрелами, дернулась в сторону. Он попытался вскочить в седло, но оно соскользнуло. Животное безумным галопом понеслось прочь. Большинство разведчиков уже были довольно далеко, и Черчилль остался один, без лошади, рядом с бурами. До ближайшего укрытия более километра, единственное средство обороны – пистолет. Ранение в этой ситуации представлялось лучшей перспективой. Он, как уже не раз бывало, помчался от бурских стрелков. На бегу мелькнула мысль: «Ну, вот и мой черед».