Барри Майлз - Бит Отель: Гинзберг, Берроуз и Корсо в Париже, 1957–1963

Рашу продолжали богемную традицию квартала. В одной из чердачных комнат жили фотограф, который за два года не сказал никому ни слова, и художник, наполнивший свою комнату соломой. Среди шлюх, джазовых музыкантов и натурщиков попадались совсем эксцентричные личности, например, мужчина из французской Гвианы такого гигантского сложения, что едва протискивался в узеньких коридорчиках, и надменная индокитайская дама, всегда ходившая в шелковых платьях, а на двери у нее висела бамбуковая занавеска. Первый из так называемых битников приехал в 1956 г., это был художник-швейцарец, которого все звали Иисусом Христом. У него были длинные, густые темные волосы почти до пояса, запущенные борода и усы. Он носил длинные грязные хлопковые одежды и ходил в сандалиях на босу ногу даже в самые сильные парижские холода. У него не было денег на холсты, и он рисовал на стенах, а потом очередь дошла до потолка и пола его номера на третьем этаже. Месье Рашу относился к этому безразлично, он надеялся, что запах краски отпугнет клопов.

В отличие от всех остальных обветшавших отелей Парижа, удовлетворявших только самые насущные потребности, Бит Отель отличался тем, что мадам Рашу прилагала все усилия, чтоб художники хотели оставаться здесь, и предоставляла своим постояльцам свободу жить как им нравится. Ты мог привести кого угодно в свою комнату – юношу, девушку, целую компанию, только им надо было записаться в fiche, книге регистрации гостей, если они оставались на ночь. На этом настаивала полиция. Во всем остальном он был таким же неопрятным и грязным, как и его соседи. Здесь были крысы и мыши, грязные комнаты и лестницы, вонючие туалеты, по коридорам вечно плыл запах готовки. Художник Жан-Жак Лебель жил неподалеку на улице, на которой находился отель «Колбе», и часто приходил в гости к американским битникам. «Там зачастую очень плохо пахло, – вспоминал он, – потому что много людей готовили в своих комнатах; там был Дикси Ниммо, парень с Ямайки, который использовал в готовке огромное количество лука и чеснока и прованивал все помещение. А еще были старики-французы, казалось, жившие там уже целую вечность, они готовили с большим количеством жира, которым пропахла вся их комната… Крысы водились на первом этаже, на верхних их не было, и только когда уровень воды в Сене поднимался, они вылезали из своих нор и ползали по наркоманам. Отвратительное зрелище, подобная атмосфера описана в “Голом ланче”».

Первым из постояльцев Рашу, который получил известность, стал писатель-афроамериканец Честер Хаймс. Его первый рассказ «To What Red Hell» опубликовал Esquire в 1934 г., тогда Хаймс отбывал восьмилетний срок в государственном исправительном заведении штата Огайо за вооруженное нападение. Первый роман «Если заорет, отпустим» вышел в 1945 г. и был на ура принят критикой, но в последовавшем за ним «Одиноком походе» слишком уж достоверно были изображены условия, в которых живут в США люди с черной кожей, и он был принят уже не так хорошо. Он приезжал в Европу в 1953 г. и жил за рубежом, по большей части в Испании, до своей смерти в 1984 г. Марсель Дюкам, переводивший его книги на французский, предположил, что он попытался попробовать себя в жанре полицейского романа, очень популярного в то время во Франции. Он выдумал пару детективов афроамериканцев из Гарлема, гробовщика Джонса и могильщика Эдда Джонсона, их приключения в восьми романах сделали Хаймса французской звездой, хотя в своей родной стране он по-прежнему был неизвестен. И так продолжалось до 1970 г., когда продюсер Оззи Дэвис поставил по книге Хаймса «Хлопок приходит в Гарлем», написанной в 1965 г., удачный фильм, принесший Хаймсу большой успех в Америке.

Впервые Хаймс испытал на собственной шкуре последствия расизма, когда пытался найти пристанище в Париже. В своей автобиографии он описал охоту за жильем так: «Одеон – любимое пристанище молодых белых американцев, презрел обычные правила отельного гостеприимства, и это стало примером для других. Они сказали, что не сдадут номер noirs, потому что их клиентам это может не понравиться. В первых девяти отелях нам отказали, потому что я был черным. Большинство хозяев так или иначе, но отказывали именно по этой причине». Многие американцы левого берега привезли с собой свои предубеждения и ждали, что и в отелях они будут, как в США, посещать бары, разные для белых и черных. К счастью, Хаймс догадался послать в отель, который заявлял, что у них нет свободных номеров, свою молодую подругу. Ей дали комнату, и они поселились там. Он путешествовал по Франции и Европе, а по возвращении в Париж весной 1956 г. ему повезло, и он встретил мадам Рашу. Хаймс поселился в отеле вместе со своей молоденькой подругой-немкой Марлен Бехренс. Это был один из тех немногих отелей, где черному человеку разрешалось жить с белой женщиной значительно моложе его и это не было чем-то постыдным.

Они жили в комнате на третьем этаже, окна которой выходили на улицу сразу над хозяевами, там был туалетный столик с мраморной крышкой, который служил одновременно и кухонным, и обеденным столом, на нем стояла газовая горелка. Почти все место в номере занимала кровать, но гигантский рассохшийся шкаф для одежды с зеркальными створками в полный рост создавал видимость пространства. Именно здесь Хаймс работал над «Мами Масон», тут же он написал «Площадь пяти углов», которую закончил 18 января 1957 г. 3 мая того же года он завершил «Ревнивому человеку не победить». Он работал быстро. После смерти месье Рашу Марлен долго успокаивала мадам Рашу, сидела с ней в баре, с сочувствием слушала ее истории о старых деньках. Во время войны она была ребенком, и истории мадам о днях немецкой оккупации Парижа стали для нее откровением. В октябре 1957 г., за несколько недель до того, как первые писатели-битники въехали в отель, Хаймс и Марлен уехали в Пальму-де-Майорку.

Новые постояльцы так никогда и не узнали, на что был похож отель при солидном месье Рашу или того, что у мадам Рашу было разбито сердце. Она продолжала жить, просто теперь она рассматривала своих постояльцев скорее как компаньонов, они стали для нее своеобразной семьей. Вечерами, до 10:30, когда закрывала бар и опускала железные шторы, она часами беседовала со своими жильцами за чашкой водянистого эспрессо, и Мирто – гостиничный кот – лежал, свернувшись калачиком, у нее на коленях.

После приезда битников в октябре для отеля начались новые времена, и в течение последующих шести лет он стал домом для мощного всплеска творческой активности, ничуть не меньшего, чем в Сан-Франциско. Присутствие Аллена Гинзберга и Джека Керуака служило катализатором для поэтов: возникло то, что стало известно под названием Поэтический ренессанс Сан-Франциско – свободное объединение поэтов, куда входили Гэри Снайдер, Майкл Макклюр, Лоуренс Ферлингетти, Филип Уолен, Ричард Бротиган и другие. (Возможно, название появилось после Ренессанса Гарлема, потому что до этого в Сан-Франциско не было никакого литературного течения.) Серия поэтических чтений, открывшаяся легендарным чтением в Шестой галерее 7 октября 1955 г., когда Гинзберг в первый раз прочел «Вопль», привела к тому, что поэтами из Сан-Франциско заинтересовался Ричард Эберхард, который написал сыгравшую важную роль статью для The New York Times. Это, как и случайная конфискация экземпляров гинзберговской книги «Вопль и другие стихотворения» по обвинению в непристойности, привело к тому, что на поэтов Города залива обратила внимание широкая общественность. Были организованы и другие чтения, в кофейнях стали устраивать живые поэтические вечера. Поэты выступали вместе с джазовыми музыкантами в ночных клубах. Внезапно вокруг магазина Ферлингетти City Lights, издателя пользующейся успехом и уважением серии карманных книг, образовалось подвижное, активное литературное сообщество, а его центром был признан гинзберговский «Вопль».