Пол Стретерн - Платон

Центральный пункт в философии Платона – его теория об идеях (или формах), которую он развивал всю свою жизнь. В результате платоновская теория дошла до нас в нескольких отличных друг от друга версиях. Это дало философам достаточно материала, чтобы спорить о ней все будущие столетия. (Ни одна философская теория не может рассчитывать на долговечность, если она не дает простора для споров о том, как ее следует интерпретировать.)

Лучшее разъяснение платоновской теории идей принадлежит самому Платону (так бывает не всегда, в том числе и в философии). К сожалению, оно изложено в образной форме, скорее литературной, чем философской. Платон говорит, что большинство людей живет словно в сумрачной пещере. Мы в оковах и не можем повернуть голову, а смотрим на пустую стену перед собой. За спиной у нас горит огонь. И видим мы лишь колеблющиеся тени, играющие на стене пещеры, – их-то мы и принимаем за реальность. Только сумев отвернуться от стены и вырваться из пещеры, мы можем увидеть свет истинной реальности.

Говоря более философским языком, Платон считал, что все воспринимаемое нами в повседневной действительности – обувь, корабли, сургуч, капуста, цари – всего лишь видимость. Подлинной реальностью является царство идей, или форм, производным от которых оказывается видимый мир. Так, можно сказать, что видимая форма конкретного черного коня происходит от универсальной идеи коня и идеи черноты. Физический мир, воспринимаемый нашими органами чувств, постоянно меняется. В противоположность ему универсальное царство идей, постигаемое мыслью, неизменно и вечно. Любая идея – шара, мужчины, цвета, красоты – подобна модели конкретных объектов в видимом мире. Но эти конкретные объекты – лишь несовершенные, вечно меняющиеся копии универсальных идей. Рационально используя разум, мы можем совершенствовать свои представления об этих идеях и научиться лучше постигать их. Таким образом мы можем приблизиться к конечной реальности дневного света, находящегося вне сумрачной пещеры нашего повседневного мира.

В этом царстве универсальных идей есть иерархия: от простых форм к более изощренным абстрактным идеям, высшая из которых – идея блага. По мере того как мы учимся игнорировать мир вечно изменяющихся частностей и сосредотачиваться на вневременной реальности идей, наше понимание получает возможность подняться по иерархической лестнице форм к конечному мистическому постижению идей Прекрасного, Истины и, наконец, Божества.

Это приводит нас к платоновской этике. Сосредоточившись на мире частностей, мы способны воспринять лишь кажущееся благо. Только с помощью разума мы можем мысленно проникнуть в великую универсальную идею блага. Тут Платон скорее предлагает мораль духовного просвещения, нежели конкретные правила поведения. Его теорию идей некоторые критиковали за отсутствие практицизма. Как бы сказал сам Платон, все, что он описывает, это лишь идея мира, а не сам мир. Другие заявляют, что платоновский мир идей существует лишь в голове и имеет мало общего с миром, из которого взяты эти идеи. Но, с другой стороны, трансцендентальная по сути природа платоновской философии позволила христианству воспринять многое из нее.

Платоновская теория создания мира, например, легко сочетается с иудеохристианской версией. Платон говорит: «И вот когда Отец усмотрел, что порожденное им, это изваяние вечных богов, движется и живет, он возрадовался и в ликовании замыслил еще больше уподобить [творение] образцу. Поскольку же образец являет собой вечно живое существо, он положил в меру возможного и здесь добиться сходства, но дело обстояло так, что природа того живого существа вечна, а этого нельзя полностью передать ничему рожденному. Поэтому он замыслил сотворить некое движущееся подобие вечности; устрояя небо, он вместе с ним творит для вечности, пребывающей в едином, вечный же образ, движущийся от числа к числу, который мы назвали временем» [2].

Это может показаться абстрактной репликой Книги Бытия (написанной столетий за восемь до появления пифагорейской концепции, к которой восходит текст Платона). Но определение времени, данное здесь Платоном, – движущийся образ вечности, – гораздо больше, чем глубокое религиозное откровение (и больше, чем прекрасный литературный образ). Это глубокая философия. Данное определение времени, очевидно, соединяет численный мир частностей, в котором мы живем, с вневременным единством мира идей.

Для философов время всегда было сложнейшим понятием. И вместе с тем одним из самых бесполезных: всем нам знакомо время, и оно неумолимо идет, что бы кто о нем ни говорил. Казалось бы, все мы знаем, что это такое, но крайне трудно описать его, избежав тавтологии («Время есть последовательность») или пустословия («Время всего лишь река, куда я забрасываю свою удочку») [3].

Определение, данное Платоном, – это великолепный философско-поэтический образ, который не только полностью вписывается в его теорию идей, но и оказывается связующим звеном всей теории. (Его как-то назвали «точно пригнанным зубцом шестеренки, движение которого управляет каждой частью всего как единого целого», но этот механистический образ не точен, так как мир абстрактных идей недвижим и неподвластен времени.)

Со времен Платона мало кто предложил столь убедительное определение времени. Прошло семь столетий, пока Блаженный Августин не разработал теорию сопоставимого масштаба. Согласно Августину, время – всего лишь наш субъективный способ видения Вселенной. По сути, это платоновская теория, вывернутая наизнанку. И только через пятнадцать веков после Августина Кант разработал равноценное определение времени. Но и оно тоже субъективно (если считать, что само время не таково). Коротко говоря, Кант считал, что время – часть нашего перцептивного аппарата (как неснимаемые очки), посредством которого мы воспринимаем мир. Но платоновское определение до сих пор больше прочих соответствует последним научным теориям времени. «…устрояя небо, он вместе с ним творит для вечности, пребывающей в едином, вечный же образ, движущийся от числа к числу…» Из этого следует, что время и Вселенная начались одновременно. Это согласуется с теорией Большого взрыва, согласно которой нельзя говорить о том, что было «до» Большого взрыва, потому что время тогда не существовало.

Философия и наука существенно различаются по способам изучения мира. Как отметил Бернард де Мандевиль, «одна хочет знать, «что это», другая спрашивает «почему?». И все же когда наука и философия приходят к согласию, это всегда обнадеживает. А если речь идет о философской мысли, относящейся к той эпохе, когда самой мощной двигательной силой были рабы на галерах, остается только восхищаться ею.