Эмманюэль Фюрекс - Оскорбленный взор. Политическое иконоборчество после Французской революции

Не странно ли, что, ведя речь о столетии, характерной чертой которого была названа «статуемания» 224 224 Agulhon M. Statuomanie et l’histoire // Agulhon M. Histoire vagabonde. P. 137–185. , мы только сейчас заговорили о статуях великих людей? Разве поэт Огюст Барбье уже в 1850 году не высмеивал «фальшивый этот вкус и гипса обожанье, влюбленность в алебастр и бронзы лобызанье»: все это он как раз и окрестил «статуеманией»? 225 225 Barbier A. Statuomanie // Barbier A. Satires et chants. Paris: Dentu, 1869. P. 199–202. Все дело в том, что в данном случае слово сильно опередило реальность. В первой половине XIX века статуи великих людей – которые не следует путать со статуями государей – во французских городах еще довольно редки. В Париже с 1814‐го по 1870 год было установлено всего 18 статуй великих людей, зато с 1871‐го по 1914‐й – 159 226 226 См. об этом очень ценное исследование: Lalouette J. Un peuple de statues. Paris: Mare et Martin, 2018. Поскольку оно вышло в свет в самом конце 2018 года, в этой книге использовать его я не успел. . Такой крупный город, как Лион, к концу Июльской монархии располагал всего тремя подобными памятниками (составлявшими компанию конной статуе Людовика XIV), а к концу Второй империи – шестью 227 227 См.: Gardes G. Le monument public français. L’exemple de Lyon. Thèse de doctorat d’État. Université Paris I. 1986. T. 4. . В Лиможе первая статуя великого человека, памятник маршалу Журдану, появилась только в 1860 году и до 1890 года оставалась в городе единственной ростовой статуей; в Валансе первым стал бронзовый памятник генералу Шампионне, установленный в 1848 году рядом с другим – «Свобода, разбивающая свои цепи»; впрочем, этот второй памятник простоял здесь лишь до конца Второй республики. Примеры можно умножать до бесконечности. В большинстве городов Франции пик заказов на статуи великих людей совпадает с республиканизацией гражданского пространства в 1880–1910‐е годы. Нормы демократического величия, возникшие в XVIII веке вместе с культом великих людей, находят в это время полное воплощение в «патриотически-граждански-республиканских» изваяниях 228 228 Agulhon M. Les transformations du regard sur la statuaire publique // La statuaire publique. P. 18. . Статуи эти, призванные устанавливать и распространять критерии гражданской доблести, созидали в указанный период общий республиканский мир, принимаемый большинством французов. Это не означает, что они не становились предметами обсуждения и даже очень резких споров. Разве их создатели не отступали от традиций «благородной» скульптуры, предписывавших изображать исключительно святых, королей или полководцев? Разве не платили дань вульгарному помпезному реализму, достойному «промышленного искусства»? Разве их творения не выглядели фальшиво, не напоминали «дурных комедиантов» 229 229 На это указывал еще Стендаль в 1838 году: «Короли и великие люди, которым мы воздвигаем статуи на городских площадях, имеют вид актеров и, что гораздо хуже, дурных актеров» ( Stendhal . Mémoires d’un touriste. Paris: Le Divan, 1968 [1 e éd. 1838]. P. 283). ? Разве «либеральный гуманизм, которому <���…> демократия служит естественным продолжением» не заводил их слишком далеко 230 230 Agulhon M. Statuomanie et l’histoire // Agulhon M. Histoire vagabonde. ?

Нил Мак-Уильям справедливо напомнил о том, какие бурные страсти разгорались в конце XIX столетия вокруг республиканских памятников, когда их воздвигали героям Революции, считавшимся слишком радикальными (Марат), или когда они слишком откровенно выражали антиклерикальные и вольнодумные убеждения, как, например, статуи Этьенна Доле, установленная в Париже в 1889 году, и шевалье де ла Барра, открытая там же в 1905 году, или памятник Ренану в Трегье, открытый в 1903 году в обстановке религиозной войны 231 231 McWilliam N. Lieux de mémoire, sites de contestation. Le monument public comme enjeu politique de 1880 à 1914 // La statuaire publique. P. 100–113. , или, наконец, статуя Поля Берта, появившаяся в Осере в 1889 году 232 232 Ее осквернили «королевские молодчики» [роялисты] в 1909 году. Благодарю Жаклину Лалуэт за эту информацию. Этьенн Доле (1509–1546) – гуманист и типограф, сожженный вместе со своими книгами из‐за обвинения в ереси; шевалье Франсуа де ла Барр (1745–1766) – дворянин, казненный по обвинению в кощунстве и святотатстве; Поль Берт (1833–1886) – зоолог и физиолог, в 1881–1882 годах министр просвещения и духовных дел, не скрывавший своего радикального антиклерикализма. – Примеч. пер. . В начале ХХ века разгорелась даже настоящая иконоборческая кампания против республиканских статуй, увековечивающих дрейфусаров; ее развязала в 1909 году «Аксьон франсез» 233 233 McWilliam N. Lieux de mémoire, sites de contestation // La statuaire publique. P. 100–113. См. также очень точное исследование вопроса в свете протестного иконоборчества: Tillier B. Les artistes et l’affaire Dreyfus, 1898–1908. Seyssel: Champ Vallon, 2009. P. 305–312. . «Война статуй» обрушилась на памятники Золя, Трарьё, Шерера-Кестнера (в Париже) и Бернара Лазара (в Ниме): его отбитый нос вручили Шарлю Моррасу в качестве трофея 234 234 Людовик Трарьё (1840–1904) – адвокат; Огюст Шерер-Кестнер (1833–1899) – химик и политический деятель; Бернар Лазар (1865–1903) – публицист; все трое были в числе тех, кто активно добивался пересмотра приговора по делу Дрейфуса. Правые националисты, входившие в монархическую организацию «Аксьон франсез», видели в людях с такими убеждениями своих заклятых врагов. – Примеч. пер. . Мак-Уильям делает из всего этого очень справедливый вывод: «Статуемания конца века представляет собой продолжение борьбы против сил, которые не готовы были уступать без боя символические и идеологические пространства публичной жизни» 235 235 McWilliam N. Op. cit. P. 113. . Вывод вносит существенные уточнения в концепцию Мориса Агюлона, который полагал, что в конце века статуи, воздвигнутые на площадях, становятся частью исторического и культурного наследия: «Отныне никто больше не разрушает памятники, выставленные в публичном пространстве; теперь их сохраняют, причисляя к истории и тем самым сужая их значение. Иначе говоря, в статуе теперь видят прежде всего элемент национального наследия, ценный в историческом и эстетическом отношении, полемический же ее смысл отходит на второй план» 236 236 Agulhon M. Les statues des grands hommes constituent-elles un patrimoine? // L’esprit des lieux. Le patrimoine et la cité / D.‐J. Grange, D. Poulot dir. Grenoble: Presses universitaires de Grenoble, 1997. P. 421. . Не станем пытаться примирить эти два подхода (что вряд ли возможно); как бы то ни было, очевидно, что в конце XIX века большая часть конфликтов вокруг людей или аллегорий, запечатленных в бесчисленных статуях, разрешалась с помощью речей или граффити, а не посредством ударов молотка 237 237 Впрочем, бывали и случаи физического насилия над памятниками; такая участь постигла статую Республики работы Суату в Париже (1883), статую Гарибальди в Дижоне (1900) и монсеньора Бельзюнса в Марселе (1878), а также статую Тьера в Сен-Жермен-ан-Лэ (1881). Монсеньор Бельзюнс (1671–1755) в течение 45 лет (с 1710 года до смерти) был епископом марсельским. — Примеч. пер. .