Джеймс Робинсон - Узкий коридор

Но еще более важна роль второго столпа Обузданного Левиафана – общественной мобилизации, поскольку в нем вся суть эффекта Красной королевы. Под общественной мобилизацией мы подразумеваем привлечение широких слоев общества (в особенности не относящихся к элите) к участию в политике. Это участие может проявляться как в неинституционализированных формах (восстания, протесты, петиции и в целом давление на элиты посредством общественных ассоциаций или средств массовой информации), так и в виде выборов или политических объединений. Институционализированные и неинституционализированные инструменты дополняют и поддерживают друг друга.

Деспотизм проистекает от невозможности общества влиять на политику и действия государства. Хотя конституция и может декларировать демократические выборы или консультации, такой декларации самой по себе недостаточно для того, чтобы Левиафан реагировал на запросы общества, стал ответственным и обузданным; всё это возможно лишь в том случае, когда само общество мобилизовано и принимает активное участие в политике. Так что сила конституции зависит от способности рядовых граждан защищать ее и требовать исполнения того, что она обещает, – при необходимости даже неконституционными методами. Положения же конституции, в свою очередь, важны как тем, что они делают усилия общества более предсказуемыми и последовательными, так и тем, что закрепляют право общества на участие в политике.

Сила общества зависит от способности людей успешно решать проблему коллективного взаимодействия, чтобы получить возможность участвовать в политике, противостоять нежелательным переменам и настаивать на своем в процессе принятия важных общественных и политических решений. Проблема коллективного взаимодействия состоит в том, что даже тогда, когда интересы той или иной группы людей настоятельно требуют самоорганизации ради каких-то политических действий, отдельные члены группы могут лишь «примазываться» к ней: получая выгоду от участия в группе, они продолжают спокойно заниматься своими делами, не прикладывая должных усилий для защиты групповых интересов или вообще не интересуясь тем, что происходит. Неинституционализированные проявления силы общества непредсказуемы, поскольку не дают надежного способа решения проблемы коллективного взаимодействия, тогда как институционализированная власть более системна и предсказуема. Конституция, таким образом, позволяет обществу применять свою мощь более последовательным образом. И то, что в годы накануне составления Конституции США общество обладало обоими источниками силы, оказалось критически важным.

Неинституционализированная мощь американского общества возникла в ходе народного сопротивления во время войны с британцами. В 1787 году Томас Джефферсон выразил суть этой общественной мобилизации следующим образом:

Не дай нам бог прожить еще двадцать лет без такого восстания… Какая страна сможет сохранить свои свободы, если их правителей время от времени не предупреждать о том, что народ сохраняет дух сопротивления? Пусть вооружаются!

Однако благодаря Статьям Конфедерации американское общество получило также институциональные средства, позволявшие организовать сопротивление проекту государства, предложенному федералистами: таким средством, например, был отказ ратифицировать Конституцию в законодательных собраниях штатов. Эти институциональные ограничения никуда не исчезли и после ратификации, поскольку, согласно Конституции, законодательная власть оставалась мощным ограничителем исполнительной власти, в том числе и федеральной администрации.

Степень народной мобилизации и уровень организованности общества уже сыграли центральную роль в Войне за независимость, подогреваемой нежеланием простых людей подчиняться британской колониальной политике. И те же особенности американского общества привлекли внимание Алексиса де Токвиля – молодого французского интеллектуала, который путешествовал по стране полвека спустя. В своем шедевре «Демократия в Америке» Токвиль замечает:

Ни в одной стране мира принцип объединений не использован настолько успешно или настолько щедро не применим к великому множеству различных объектов, как в Америке.

И в самом деле, это была настоящая «нация объединителей», и Токвиль восхищался

чрезвычайным мастерством, с которым ее обитатели предлагали свои усилия по достижению общей цели многим великим людям и получали с их стороны согласие преследовать эту цель.

Столь мощная традиция социальной мобилизации позволила обществу США сказать свое решающее слово по поводу того, каким быть американскому Левиафану. Даже если Гамильтон, Мэдисон и их соратники вдруг решили бы построить более деспотическое государство, общество этого не позволило бы. Итак, федералистов убедили ввести Билль о правах и другие средства ограничения их собственной власти, чтобы сделать проект построения государства более приемлемым для тех, кому предстояло «передать свою волю» Левиафану. Федералисты вовсе не были в восторге; Гамильтон осуждал «чрезмерность демократии» и предлагал, чтобы президент и сенаторы исполняли свои обязанности пожизненно (вполне понятная идея, поскольку федералисты считали, что именно они сами и будут контролировать Левиафана).

Этот второй столп государства критически важен. Мало того что он изначально не дал Америке направиться по деспотическому пути: благодаря порожденному им балансу сил государство оставалось обузданным даже тогда, когда оно со временем стало еще более мощным (и, как мы увидим в дальнейшем, в некоторых отношениях эти узы были, пожалуй, даже слишком эффективными на протяжении следующих двух столетий – особенно когда дело касалось роли государства в предоставлении защиты и равных возможностей для всех его граждан).

Американское государство 1789 года было намного более слабым, чем современное, – в некоторых отношениях его даже можно назвать рудиментарным. Оно имело крохотный бюрократический аппарат и предоставляло очень мало общественных услуг. Оно даже не мечтало о регулировании монополий или о системе социального обеспечения, и оно не считало равными всех своих граждан – уж точно не рабов и не женщин. Таким образом, ослабление клетки норм, в которой находились многие американцы того времени, определенно не входило в число его приоритетов.

Сегодня мы ожидаем от государства гораздо большего в том, что касается разрешения конфликтов, регулирования, социального обеспечения, общественных услуг и защиты индивидуальной свободы от любого рода угроз. И то, что все это предоставляется государством, есть следствие эффекта Красной королевы. Если бы все, на что было способно общество США в то время, было, так сказать, высечено в камне, если бы новорожденному государству раз и навсегда были заданы жесткие рамки, то мы сегодня не пользовались бы многими преимуществами современного государства (и, конечно, не страдали бы от некоторых проявлений его непреклонности). Но вместо этого американское государство последние 230 лет эволюционировало, а вместе с ним менялись его возможности и его роль в обществе. В ходе этого процесса оно научилось лучше откликаться на пожелания и потребности своих граждан. Причина подобной эволюции заключается в том, что узы, которыми было оковано государство изначально, позволяли обществу сохранять уверенность в том, что если общество будет сохранять определенную бдительность, то государственный Левиафан, даже продолжая увеличивать свою мощь, не станет полностью неподотчетным и не обратит к обществу свое страшное лицо. Узда, накинутая на Левиафана, позволяла обществу всерьез рассматривать вопрос сотрудничества с государством. И точно так же как американцы конца XVIII века не полностью доверяли Мэдисону с Гамильтоном и требовали от них гарантий, так и современное общество не полностью доверяет тем, кто стремится увеличить мощь и полномочия государства. Общество готово пойти на это только при условии, что параллельно будут увеличены возможности общества контролировать государство.