Том Вольф - Мария Каллас. Дневники. Письма

Однажды вечером, после очередного «Тристана», сидя у себя в гримерке, я услышала, как открылась дверь и, в проеме появился высокий силуэт Тебальди, которая, вероятно, приехала в Венецию петь одну из своих первых «Травиат» с Серафином. Как я уже говорила, мы были знакомы шапочно, но на этот раз тепло пожали друг другу руки, и Рената осыпала меня такими искренними комплиментами, что я пришла в восторг. Помню, одна ее фраза особенно меня заинтриговала, она употребляла обороты, которые я, иностранка, недавно приехавшая в Италию, никогда не слышала. «Мамма миа, – сказала она, – после такой утомительной партии я была бы как выжатый лимон…»! Я думаю, что между двумя женщинами одного возраста и профессии редко возникает такая живая, спонтанная симпатия. Через некоторое время, в Ровиго, где она пела в «Андре Шенье», а я в «Аиде», моя симпатия к ней переросла в сердечную привязанность. В конце моей арии «Cieli azzurri» я услышала крик из ложи: «Браво, Мария!». Это был голос Ренаты. С этого момента мы стали – не побоюсь этого слова – близкими подругами. Мы часто встречались, обмениваясь советами по поводу одежды, причесок ну и нашего репертуара, разумеется. Впоследствии, к сожалению, наши рабочие обязательства не позволяли нам в полной мере насладиться этой дружбой; мы успевали лишь ненадолго пересечься между поездками, но я думаю, я даже уверена, с таким же взаимным удовольствием, что и всегда. Она восхищалась силой моего драматизма и физической выносливостью; я – невероятной нежностью ее пения. В связи с этим я должна уточнить, что я так часто бывала внимательным зрителем Ренаты исключительно ради того, чтобы понять, в чем состоит своеобразность ее манеры пения, и мне очень грустно, что на меня в связи с этим обрушились какие-то нелепые обвинения, например, в том, что я на самом деле пыталась ее «запугать «. Неужели публика, сама Рената, и тем более люди, которыми она себя окружает, не могут понять, что я – и мне не стыдно в этом признаться, – всегда нахожу чему поучиться, слушая всех своих коллег, и не только таких знаменитостей, как Тебальди, но и самых скромных и посредственных. Даже из голоса самого последнего ученика можно что-то для себя извлечь. И я, бесконечно терзая себя в постоянном изнурительном стремлении к совершенству, никогда не откажусь от того, чтобы слушать своих коллег.

Перед тем, как сделать это длинное отступление про Тебальди, речь шла о спектаклях «Тристана» и «Турандот» в «Ла Фениче». Не мне, конечно, говорить, но в обеих операх меня ждал большой успех. Затем я пела «Силу судьбы» в Триесте (где критики, которые всегда были очень строги со мной, посетовали, что я не умею двигаться на сцене), «Турандот» в Вероне, в Термах Каракаллы в Риме, и, наконец, снова «Тристана» в Генуе, в мае 1948 года. Часто, вспоминая об этом генуэзском Тристане, я смеюсь до слез. Поскольку театр Карло Феличе, сильно пострадавший от бомбардировок, еще не восстановили, спектакли перенесли в театр Граттачело, т. е. в кинотеатр с крохотной сценой. Вы только представьте нашу компанию – я, с моими семьюдесятью пятью роскошными килограммами (на пятнадцать больше, чем сегодня), Елена Николаи, довольно высокая и крупная, Никола Росси-Лемени тоже высокий и крупный, Макс Лоренц, того же роста, и баритон Раймондо Торрес, им под стать.

Представьте себе, как все эти гиганты, передвигаясь на крошечной сцене, бились с этой оперой, требующей широких, торжественных и исключительно драматических жестов. Я помню, как исполняя партию Изольды, приказывала Брангене (ее пела Николаи) бежать на нос корабля и передать Тристану, что я хочу с ним поговорить, но мне так и не удалось сохранить при этом серьёзное выражение лица. Действительно, мы буквально сидели друг у друга на голове, Елена с трудом могла отойти в сторону, максимум на два-три метра и, чтобы заполнить чем-то время действия, она как заведенная кружилась вокруг собственной оси, а мы помирали со смеху. В любом случае, это было чудесное представление, и генуэзцы не скоро его забудут.

Несколько месяцев спустя, когда мы с Серафином репетировали в Риме «Норму», которой я должна была открывать сезон Театра «Коммунале» во Флоренции, я почувствовала первые симптомы аппендицита. И решила не обращать внимание на это неудобство; но в декабре, на премьере «Нормы» в «Ла Фениче», я поняла, что судороги в правой ноге становятся все более мучительными, настолько, что мне было ужасно больно опускаться на колени. Пришлось лечь на операцию, отказавшись от «Аиды» во Флоренции, и у меня еще три-четыре дня держалась температура 41.

Баттиста опасался за мою жизнь. Однако я быстро шла на поправку, и еще не окончательно выздоровев, с привычной для себя безудержностью взялась за подготовку «Валькирии» [31] В то время Вагнера пели на итальянском. для венецианского «Ла Фениче». И вот что я хочу сказать по этому поводу: никогда не следует путать долг и амбиции. За свою достаточно долгую сценическую карьеру я успела прекрасно усвоить этот неумолимый закон: представление должно продолжаться, даже если главные герои умирают, – и я работаю до седьмого пота только из чувства долга, амбиции тут ни причем.

В этот на редкость загруженный период моим самым большим огорчением были частые расставания с Титтой. Я начинала чуть ли ненавидеть свое ремесло, потому что ради продолжения карьеры мне приходилось постоянно разлучаться с ним, и я мечтала положить этому конец.

Наступил январь 1949 года. Когда я пела «Валькирию» в Венеции, мне сообщили, что Маргарита Карозио заболела гриппом, и не сможет больше петь в «Пуританах» (все в том же «Ла Фениче»). Узнав эту новость, – мы с дочерью и женой Серафина сидели в холле отеля «Реджина» –, я почти автоматически подошла к роялю, и принялась, наскоро пролистывая партитуру, импровизировать отдельные арии. Мадам Серафин выпрямилась в кресле. «Как только Туллио приедет, – сказала она, – ты ему это споешь.» Полагая, что она шутит, я спокойно ответила «да». Но назавтра, в десять утра, – еще крепко спала, – меня разбудил звонок маэстро Серафина, который приказал мне срочно бежать вниз, даже не умываясь, чтобы не терять времени.

Я надела халат и спустилась, толком не проснувшись и не понимая, чего от меня хотят. В музыкальном зале кроме Серафина сидели еще маэстро Каттоццо и второй дирижер; они чуть ли не хором велели мне спеть арию из «Пуритан», которую я сымпровизировала накануне. Я ошеломлённо посмотрела на них, и клянусь, что в тот момент мне действительно показалось, что они все сошли с ума; но все-таки подчинилась и спела, а потом, не моргнув глазом, выслушала их предложение подготовить «Пуритан», чтобы заменить Маргериту Карозио. Они дали мне на все про все шесть дней. Я вообще не знала эту оперу; кроме того, я продолжала еще петь в «Валькирии». Мне до сих пор сложно поверить, что я справилась с этой задачей. В тот же день, это была среда, я несколько часов репетировала «Пуритан», а вечером пела в «Валькирии»; в четверг – еще несколько часов занятий; в пятницу тоже, плюс «Валькирия» вечером. В субботу днем, вся на нервах, что, я надеюсь, понятно, я выдержала первую оркестровую репетицию «Пуритан»; в воскресенье днем спела последнюю «Валькирию» и следом – генеральную «Пуритан» [32] Перейти от Вагнера к Беллини – настоящий подвиг, и очень немногие певицы на это способны. Ведь это абсолютно разные вокальные стили, даже диаметрально противоположные, крайне редко солистка может на протяжении всей своей карьеры спеть и то, и другое. И уж тем более чередовать эти роли в течение одной недели. Это практически уникальный случай, для этого требуются выдающиеся вокальные и артистические навыки. . Первое публичное представление «Пуритан» состоялось во вторник, как и было запланировано, и прошло с большим успехом. Потом я пела «Валькирию» в Палермо, «Турандот» в Неаполе, «Парсифаля» в Риме (выучив его за пять дней), и умудрилась еще между делом дать в Турине свой первый радиоконцерт со следующей программой: «Смерть Изольды» [Тристан и Изольда], «Cieli azzurri» [ «Аида»], «Casta Diva» [ «Норма»] и ария из «Пуритан» [33] «Qui la voce», одна из ее любимых арий, которую она выбрала для записи пластинки на 78 оборотов в следующем году, это была ее первая студийная запись. (Турин, ноябрь 1949 года). На той же пластинке записаны сцена смерти Изольды и ария «Casta Diva» из «Нормы». Для этой записи, ввиду весьма скромного бюджета, делали только по два дубля на название. Это уникальное свидетельство голоса Марии Каллас того времени. .