Кристофер Бруард - Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис

Работники швейной промышленности, хотя мастера самого разного толка были разбросаны по всем районам города, составляли значительную часть лондонского населения, в 1920-е годы насчитывавшего 4,5 миллиона жителей. Согласно подсчетам С. Доббса, около 160 тысяч человек зарабатывали себе на жизнь, занимаясь пошивом одежды в столице, и еще около 20 тысяч в ближайших к ней графствах. Из них примерно 80 тысяч имели отношение к торговле швейными изделиями, 55 тысяч к производству женской одежды, 16 тысяч к производству трикотажа (сорочек и нижнего белья), 2 тысячи к производству корсетных изделий и 6 тысяч к изготовлению женских головных уборов. Мужчины преимущественно работали в пошиве одежды (40 тысяч), во всех прочих сферах, за исключением шляпного дела, где представителей разных полов было примерно поровну, преобладали женщины [231]. Следует заметить, что сюда входят и те, кто, в полном соответствии с духом модернизации, состоял на канцелярских и распорядительных должностях: обслуживающий персонал, управляющие и продавцы [232]. Однако за этой голой статистикой скрыта некая неизъяснимая тайна, которая, вопреки рационализму текущего момента, все еще присутствовала в мире лондонских «мастеров нитки и иголки»:

Доля исследователя лондонского быта, пожалуй, тяжелее, чем какой-либо другой части страны. <���…> Предприятия в среднем небольшие; средний работник – пустое место, и это в городе, где и важных шишек в грош не ставят. Рабочие союзы не имеют веса… Не существует торговых палат, которые заботились бы о том, чтобы представить товар в выгодном свете; нет толковой локальной отчетности. Вдобавок и область исследования, как правило, слишком большая для одного исследователя; есть риск за деревьями не увидеть леса… Иудеи и язычники, мастера и неумехи, фабричные и надомные работники, и портной, и швея, и модистка – всех здесь в избытке, и в своем бесконечном многообразии они составляют лишь одну из частей многогранной городской жизни, лишь небольшой процент многомиллионного населения [233].

Сектор женского платья, в отличие от мужского, в указанный период разительно преобразился «вследствие распространения фабричных методов производства» [234]. К нему относились верхняя одежда, и белье, и пеленки, и эта отрасль лишь выиграла от стандартизации и упрощения женского модного платья. Индустрия грубо подразделялась на оптовое производство и штучные заказы и задействовала весь спектр методов производства: от «свободного применения электроэнергетических машин и пооперационного разделения труда» до трудоемкой и требующей большого мастерства ручной работы. Производственные отделы крупных магазинов тканей в Вест-Энде полагались на обе модели, но, как правило, работа производственной линии ограничивалась возможностями оптовых поставщиков, которые поставляли экспортные заказы для колониальных рынков и стандартизированные товары, такие как передники, фартуки и накидки, для сетевых магазинов. Ручная работа оставалась на маленьких придворных ателье и независимых розничных магазинах, которые отдавали наряды на доработку – для добавления тесьмы, вышивки и буфов – надомным работникам, число которых все уменьшалось.

Магазины женского платья были разбросаны по всей столице. Маленькие фирмы по производству костюма, накидок и блуз открывались на севере и востоке Оксфорд-серкус в 1930-е годы по соседству с авторитетными ателье, снятыми в субаренду, заложив основу одежного квартала, где и в наши дни располагаются штаб-квартиры модных компаний и оптовые магазины. Еще восточнее предприятия массового производства, фабрики, перенимали систему потогонного труда своих предшественников.

«В Попларе и Лаймхаусе, – писал Доббс, – то и дело попадаются различные швейные фабрики… В Доклендсе… есть несколько… производящих в основном одежду низкого качества. От дохода работающих здесь женщин зависят многие семьи, главы которых трудятся в доках, поскольку это более стабильный заработок» [235]. Фабрик также много было в Клеркенвелле, Хакни и Уолтемстоу (этот район был знаменит благодаря сосредоточенным здесь производствам рубашек, пижам и легкой одежды), а на юге и востоке города, в Нью-кросс, Вулидже, Виллесдене и Шепердс-Буше, располагались торговые точки.

Мастера, работавшие по частным заказам, располагались ближе к своей клиентуре и применяли более деликатный подход к распространению, принятый в Вестминстере, Мэрилебоне и Кенсингтоне. Здесь происходил обмен модными тенденциями с Парижем, а также получали развитие тенденции, заданные собственно лондонской индустрией. Эта ситуация в «Новом исследовании…» описывается так: «предприятия высшего класса торгуют моделями собственного кроя… либо купленными за границей… С тех пор как импорт шелка обложили пошлиной, нередко можно встретить копию французской модели, предназначенную на импорт, в шерсти или из холщовой ткани – таким образом избегали уплаты указанной пошлины» [236]. Независимые портные с окраин города выполняли заказы более зрелых клиенток, чьи запросы и старомодные вкусы не могли быть удовлетворены за счет стандартизированной продукции, которой торговали сетевые магазины. Они также брались за перекраивание и починку одежды. В тех случаях, когда требовалось пошить наряд на особый случай (например, на крестины, свадьбу, бар-мицву или на публичное мероприятие достаточно важное, чтобы обратиться к профессиональному портному), мастера с окраин работали преимущественно по иллюстрациям из модных журналов и использовали ткань, которую предоставлял сам клиент. Помимо платья, важной составляющей современного лондонского стиля были дамские костюмы, к этой категории относились пальто и отдельные предметы гардероба, такие как жакеты и юбки. В соответствии с давним разделением на предпринимателей, которые давали деньги, поставляли фасоны и одежду, и мастеров-портных, отвечавших за отделку, торговля массовой продукцией в этой области была тесно завязана на еврейской общине. Маленькая производственная единица (состоящая из портного, прижимной лапки, распошивальной и отделочной машины) зачастую размещалась в гостиной или на заднем дворе, в подвале большого дома в отдаленном районе на севере или востоке Лондона. За счет своей компактности эта единица легко удовлетворяла меняющимся требованиям моды и сезона, за счет чего и существовала. Когда работы было много, портной мог прибегать к помощи семьи и коллег, и в связи с этим в «Новом исследовании…» писали: «в горячую пору лоточника с рынка Petticoat Lane можно увидеть за глажкой в мастерской, которую держит кто-нибудь из родственников, дамский портной» [237].

Жесткая конкуренция и чуткость к малейшим переменам, которые характеризовали данную отрасль, воплощались в шуме, жаре и хаосе, царившем на рабочем месте. «Скорость – вот что поражает, едва вы входите в мастерскую, – писал один из современников. – Все работают на предельной скорости, шьют, утюжат и говорят дружным хором. Немые работники общаются при помощи пальцев. Евреи говорят на своем языке, то и дело вворачивая французские и немецкие словечки» [238]. Не будем забывать, что именно на смену этой космополитичной культуре, державшейся на тяжелом, но бесславном труде, пришла приглаженная модерность с ее новыми модными героями, появившимися на столичной сцене в 1930-е годы для того, чтобы удовлетворить нужды таких клиенток, как миссис Минивер. Журналист Элисон Сеттл в 1937 году назвала имена тех, за счет кого укрепится слава Лондона как столицы пошитого на заказ элитного платья, как женского, так и мужского. Однако этим героям выпало стать современниками подъема производственной и торговой инфраструктуры, которая в полной мере разделила с ними ответственность за создание имиджа Лондона как модной столицы: