Кристофер Бруард - Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис

Полуночных путешественников привлекал в Вест-Энд или на ближайшие оживленные улицы кинематограф. Как отмечает историк кино Джефри Ричардс, появление звукового кино в 1928 году способствовало росту числа и посещаемости кинотеатров по всему городу; звуковое кино расположило к себе не только юных восторженных девушек из рабочего класса, но и набирающую общественный вес публику из среднего класса. И хотя вкусы аудитории существенно разнились (к примеру, зрителям из числа рабочего класса был по нраву динамизм и пафос голливудских фильмов, но не нравилась театральная условность и претенциозность британской кинопродукции), влияние кинематографа на самые различные области общественной жизни, и на моду в особенности, трудно переоценить [247]. Подтверждение этому мы находим в «Новом исследовании…», в частности, там говорится:

Влияние кинематографа проявляется в одежде и внешности женщин и в том, как они обставляют свои дома. Девушки копируют стиль любимых кинозвезд. В то время, когда был написан этот отчет, девушки из всех социальных классов носили пальто «как у Греты Гарбо» и завивали волосы а-ля Норма Ширер или Лилиан Харви. Невозможно измерить величину влияния, которое кинокартина оказывает на облик и привычки людей. Несомненно, в ней есть огромный просветительский потенциал, который еще не был должным образом раскрыт. Впрочем, главная задача кинематографа отнюдь не наставлять или «обогащать», но развлекать, и с ней он справляется весьма эффективно [248].

Популярность кинематографа умерила пыл его критиков: было ясно, что, хотя подавляющее большинство фильмов поверхностны и сомнительны с точки зрения морали, их власть над воображением и желаниями аудитории положительно сказывалась на том, как население Лондона являло себя миру. Как полагали авторы «Нового исследования…», это зачастую достигалось ценой местных традиций, и американский лоск и шик прививались в среде, совершенно не похожей на солнечный Лос-Анджелес или Манхэттен. Но иногда между Лондоном и культурой кинематографа устанавливались более тесные связи, нежели стремление обзавестись пальто «как у Греты Гарбо». В этом помогает убедиться Джеффри Ричардс, сравнивая творческий путь и секрет обаяния британских звезд Грейси Филдс и Джесси Мэттьюс. Действительно, если посмотреть с точки зрения маркетинга, эволюция экранного образа Мэттьюс безупречно отражает все стадии развития Лондона как территории развлечений в указанный период. Джесси Мэттьюс родилась в квартире над мясной лавкой на Бервик-стрит, в семье из рабочего класса, в которой было шестнадцать детей. Она влилась в число «независимых, целеустремленных работающих женщин, умеющих добиваться успеха в мире жестокой конкуренции». В прежние времена она вполне могла бы попытать счастья в мюзик-холле или варьете. Родись она поколением раньше, она, с ее внешностью и танцевальными и вокальными данными, могла бы выступать в «Гейети». Однако появление кинематографа открыло перед Мэттьюс иные возможности. Как пишет Ричардс,

шесть фильмов, в которых Джесси продемонстрировала свои возможности, начиная с «Evergreen», были фантазиями в стиле ар-деко, разыгранными в предельно условном, черно-белом, герметичном мире, где существовали только шикарные ночные клубы, роскошные отели, океанские лайнеры, офисы газет и радиостанций, театры и особняки, в залах которых полы были натерты до сверхъестественного блеска. На влияние модернизма указывали аксессуары с хромовым блеском, металлические и с острыми углами [249].

Фильмы с Мэттьюс воспевали искусственность, отвлекали от тягот Великой депрессии, предлагая мираж столичного блеска и легенду, что всякое личное достижение вознаграждается материально. Это был иной мир, нежели та реалистичная, северная картина, которую демонстрировали радужно-оптимистичные и социально-ориентированные фильмы о «девушке с фабрики» с участием Грейси Филдс.

Джесси Мэттьюс была воплощением индивидуалистской этики, отвечавшей представлению о Вест-Энде как месте, где мечта становится жизнью, а жизнь подобием грезы [250]. Побег от действительности в мир наслаждений ярче всего изображала бурлящая толпа посетителей в заведениях, прославленных свободными нравами и утонченной публикой, например знаменитого клуба «Горгулья» в Сохо. Стивен Грэм так описывал его космополитичные соблазны:

Среди литераторов, коих здесь немало, можно заметить Комптона Маккензи и Ребекку Уэст… среди политиков – виконта Грея; среди ученых – сэра Уильяма Бевериджа. Конечно же, здесь целые стайки актрис, светских барышень и городских повес… Всегда можно встретить красавиц в причудливых платьях, в сопровождении занудных и задумчивых мужчин; вульгарные лица, лица интеллектуальные, несколько военных и мечтательных молодых актеров, слегка робеющих. Стены – сверкающая мозаика из семи тысяч миниатюрных квадратных зеркал. Китайские шторы закрывают вид на унылые крыши Сохо и на ночной Лондон. Низкий позолоченный потолок похож на крышку шкатулки с драгоценностями… Картины Матисса усугубляют ощущение искусственности… Музыкальный репертуар самый свежий: мелодии с граммофонных пластинок через месяц будут звучать из каждой шарманки, но в Нью-Йорке, родине джаза, уже считаются прошлым сезоном… Похоже, устроители поставили целью совместить все прелести аристократических клубов с отдыхом и танцами. «Мы хотели сделать клуб, в котором Ситвеллы не робели бы, но и не вели себя по-свойски», – рассказал мне как-то ночью один из членов клуба [251].

Помимо клубов, облюбованных аристократами и плейбоями, спрос на развлекательный досуг удовлетворяли более демократичные танцевальные залы, которых авторы «Нового исследования…» к 1933 году насчитали 23 штуки. Лучшие танцоры-любители были родом из еврейской общины Вест-Энда, но дансинги привлекали более широкую аудиторию, и здесь соседствовали «машинистки, продавщицы и девушки с фабрик». Завсегдатаи, девушки в опрятных платьях и мужчины в повседневных костюмах, ценили царившую здесь непринужденную атмосферу, и в «Новом исследовании…» сообщалось, что «люди приходят в танцзал после дневной смены или в субботний вечер в своей повседневной одежде, как если бы шли в кино» [252]. Помимо кино и музыки, развлекала сама улица, картины современной городской жизни поражали не меньше, чем увиденные на экране. «Новое исследование…» сообщало, что кафе, кондитерские и закусочные (интерьеры которых в этот период заметно изменились, чтобы отвечать новым представлениям о гигиене и рационализации производства) на окраинах города работали до десяти вечера, а освещенные фасады кинотеатров, ярмарок и театров сливались в выразительный задник для сцен народного кутежа. Особо отмечалась «современная практика освещать закрытые магазины», благодаря которой возникла «новая форма развлечения воскресным вечером. Оживленные улицы… запруживали не только идущие из всевозможных храмов и церквей, кинотеатров и пабов толпы, но и молодые парни и девушки, которые прогуливались и болтали или глазели на витрины» [253].