Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1

В удостоверение сего мы подписываем настоящий манифест, один экземпляр которого хранится в нашем протокольном отделе, а другой будет отправлен по месту требования… Следуют многочисленные подписи.

Копия верна.

Подписи: генерал Рымкевич, полковник Яблоновский. Представители Галиции».

12 июня Вернинак сообщил, что ознакомился с моим письмом и имел продолжительную беседу с министром иностранных дел Турции. О результатах беседы Вернинак ничего не написал и лишь намекнул, что очень скоро на встрече в министерстве я получу полное представление об отношении правительства Турции к проблемам Польши.

13 июня Вернинак и его переводчик Вентура представили меня князю Мурузи, брату господаря Валахии и первому драгоману Оттоманской Порты, имеющему полномочия вести переговоры с представителями зарубежных государств. Высокопоставленным чиновником оказался молодой человек лет двадцати восьми, хорошо владеющий несколькими иностранными языками, заклятый враг России и преданный друг Франции. Мы приехали к нему в семь вечера, а расстались в полночь.

После кофе, курения трубок и шербета князь Мурузи сказал мне, что турецкое правительство неплохо осведомлено о моем прибытии и работе в Константинополе. Князь добавил, что турецкую сторону вполне устраивает то, что я прибыл в Константинополь инкогнито, проживаю здесь под вымышленным именем и выдаю себя за гражданина Франции. Тем самым я избавил руководство Турции от возможных претензий представителей Австрии, России и Пруссии, которые непременно предъявили бы их, если бы раскрылись мое настоящее имя, фамилия и подлинная цель приезда. Мурузи похвалил меня за поведение и советовал вести себя таким же образом и впредь, дабы не компрометировать турецкое правительство и не навредить делу моих соотечественников, защищать которых я сюда и приехал. Влиятельный чиновник заявил, что, учитывая ходатайство французского представителя, он не мог не встретиться со мной, чтобы откровенно поговорить об отношении Турции к Польше и полякам. В то же время он предупредил, что и сама встреча, и содержание нашего разговора должны храниться в строжайшем секрете.

Первым делом князь Мурузи стал расхваливать конституцию 3 мая и всех тех, кто имел отношение к ее подготовке. При этом он проявил удивительную осведомленность не только о событиях в Польше, но и о личных качествах главных политических деятелей нашей страны. Он дал очень точную характеристику королю, Игнацию Потоцкому, Коллонтаю, Костюшко, главным инициаторам Тарговицкой конфедерации. А его высказывания о братьях Коссаковских просто изумили меня своей безупречной достоверностью. Мурузи посетовал на то, что с самого начала работы конституционного сейма из Польши в Константинополь не направили деятельного инициативного представителя на смену польскому послу, который больше года ехал из Варшавы до Константинополя и привез с собой сотни совершенно бесполезных для своей миссии сопровождающих лиц. Он без конца кичился своей небывалой азиатской роскошью, совершенно запутался в пустой неуместной переписке с великим визирем и с капудан-пашой [60], содержание которых обошлось Оттоманской Порте почти в три миллиона пиастров. Соответствующие документы князь обещал мне показать в финансовой палате. Ясно, что такие баснословные расходы не могли не вызвать раздражение во властных эшелонах Порты. Надменное и оскорбительное поведение польского посла приводило в шок руководство империи. Беспредельные глупости и неблаговидные поступки, совершаемые людьми его окружения, создавали дурную славу всем полякам в Константинополе. Этим охотно пользовались российские эмиссары, чтобы вновь и вновь шельмовать поляков и поддерживать недоверие турок к новому польскому правительству.

Князь Мурузи подчеркивал, что сейм допустил непростительную ошибку, когда отказался уступить Торунь и Гданьск прусскому королю. Таким образом можно было бы раз и навсегда консолидировать договор о союзе, дружбе и торговле не только с берлинским двором, но и с Англией и Голландией. Он обвинил депутатов сейма в том, что они больше занимались несерьезными дискуссиями о формировании полков и их униформе, нежели финансовыми вопросами и созданием стотысячной армии. Без такой армии не считаться с Россией было опрометчиво и недальновидно. Мурузи признался, что турецкое правительство имело своих тайных агентов на границе и даже в Варшаве, чтобы располагать точными сведениями о событиях в сейме, и что господари Молдовы и Валахии были уполномочены передавать через своих курьеров в Константинополь информацию, получаемую от агентуры. Ведь до прибытия посла Польши поляки так и не удосужились установить хоть какую-нибудь связь с Константинополем. А когда посол, наконец, приехал, дела в Польше пошли из рук вон плохо. Швеция подписывает мир с Россией. Король Пруссии все внимание сосредоточивает на революции во Франции и охладевает в своих чувствах к полякам. Россия из кожи вон лезет, чтобы заключить мир с Турцией. А недовольные поляки, составившие акт Тарговицкой конфедерации, обращаются за покровительством и поддержкой к России, чтобы уничтожить конституцию 3 мая.

Князь Мурузи убедительно доказывал, что Оттоманская Порта вынуждена была пойти на заключение мира с Россией. Вместе с этим он признавал, что именно это обстоятельство серьезно помогло России решить многие задачи: ввести войска на территорию Польши и победоносно завершить кампанию 1792 года, отменить все инициативы конституционного сейма, принудить короля и всех жителей Польши присоединиться к акту Тарговицкой конфедерации, вернуть российским чиновникам их прежние полномочия и влияние на польских землях.

По мнению Мурузи, турки никогда не любили русских, а судьбе поляков искренне сочувствовали, хотя и помочь им ничем не могли. Не было у Турции никаких оснований и для обвинений поляков, так как все видели, что Польша никак не может оказать сопротивление столь мощным объединенным враждебным силам. Правда, турки никак не могли взять в толк, как эти бравые поляки пошли на такую дерзкую и славную акцию – восстание, не поставив в известность правительства Парижа и Константинополя. А ведь была возможность договориться, разработать план совместных действий, который мог бы привести к успеху поляков и изменить расстановку сил в Европе… И тут князь обращает свой взор на французского представителя и интересуется, имело ли правительство Франции какие-либо сообщения от руководителей революции 1794 года о их намерениях. Вернинак дает отрицательный ответ [61]. Мурузи с полной уверенностью утверждает, что и турецкое правительство не располагало никакими сведениями о подготовке восстания в Польше. А вот смелые действия поляков, их страстная решимость дать бой общему врагу были восприняты в Турции с изумлением и удовлетворением, и не кто иной, как сам Мурузи распорядился приступить к сбору всей информации о событиях польской революции. Сомневаться в правдивости этих высказываний не приходилось. О чем бы князь ни говорил – битвы Тадеуша Костюшко, народные выступления в Варшаве и Вильне, создание Высшего совета и личные качества его лидеров – он излагал все это с такой точностью, что ему позавидовали бы очевидцы и участники этих событий.