Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1

Чтобы отвести от себя всякие обвинения и упреки, на собрании патриотов было решено, что мы с гражданином Выбицким возьмемся за составление плана и передадим его Шарлю Делакруа, а также подготовим послание к жителям Галиции. Согласно этому плану польские легионы, насчитывающие от пяти до шести тысяч человек, должны были переправиться через Адриатическое море в Далмацию и попытаться проникнуть в Венгрию, где к ним присоединятся еще примерно две тысячи поляков, находящихся в настоящее время в Валахии и Молдове. Последним доведется перейти через Трансильванию и затем войти в Венгрию, где по сведениям, полученным французским правительством из этих провинций, поляки не встретят никаких препятствий. Все это объединенное польское войско вскоре получит пополнение новобранцев из Галиции и даже из самой Польши. Польские подразделения ни в коем случае не должны будут слишком близко подходить к границам Галиции и тем более вступать на ее территорию, чтобы не ставить под угрозу местных жителей и не спровоцировать вторжения русской армии, чего может потребовать император Австрии. Французские эмиссары, уже выполняющие по заданию Директории секретную миссию в Венгрии, обеспечат свободное прохождение польских легионов. Там к ним присоединится французский корпус в пять – шесть тысяч штыков.

Поляки, находящиеся в Париже, назначили двух своих представителей для поездки в Италию и ведения переговоров с генералом Бонапартом о способах наиболее оперативного осуществления плана. Оставалось только дождаться, чтобы Бонапарт получил соответствующее разрешение Директории. Еще два наших представителя должны были выехать в Галицию с посланием к местным жителям. В этом документе сообщалось о только что принятом решении и о согласованных мерах по обеспечению их безопасности. Мы обращались к патриотам Галиции с просьбой устанавливать и поддерживать связь с польскими легионами и оказывать им посильную помощь деньгами и людьми.

В течение суток план был готов. Его подписали Мневский, Выбицкий, Прозор, Барс, Ташицкий, Шанявский, Валихновский, Подоский и другие. Мы сразу же передали документ министру иностранных дел Франции и проинформировали его о решении командировать в Италию меня, Мневского и Прозора, который, однако, не сможет отправиться в поездку. Мы попросили министра о выдаче паспортов для меня и Мневского и доложили о готовности к отъезду, как только наш план получит одобрение правительства.

Через несколько дней Шарль Делакруа официально уведомил нас, что Директория без всяких изменений утвердила наш план и уже отправила его генералу Бонапарту, которому поручено приступить к осуществлению данного проекта. Министр сообщил, что мы можем получить наши паспорта и обещал переслать в тот же день копию решения Директории и несколько рекомендательных писем в нашу поддержку от близких друзей Бонапарта.

На этот раз я уже нисколько не сомневался, что мы сможем принять самое активное участие в предстоящих событиях, и надеялся исключительно на положительные результаты поездки в Италию. Но вскоре радость моя и все надежды рассеялись. В самый последний момент перед отъездом из Италии явился курьер с новостью о подписании 7 апреля 1797 года в Леобене предварительных условий мирного договора между Австрией и Францией. И тогда я предположил (к сожалению, так оно и случилось), что больше ожидать от Франции мы уже ничего не можем: после ее сближения с Венским двором и переговоров о мире все наши мечты о помощи французов стали несбыточными и призрачными.

Между тем такого мнения придерживались далеко не все мои соотечественники. Среди них были такие, кто искренне полагал, что раз революционные меры ни к чему не привели, то это совсем не означает, что нет других путей для достижения успеха.

Члены депутации и все, кто связывал свои надежды с продолжением войны и с успехами французских войск, разделяли мое мнение и не считали в данный момент, что есть смысл приступать к каким-либо новым действиям. Были и такие, как например, Барс, Выбицкий и Прозор, которые настаивали на необходимости созыва в Милане конституционного сейма Польши. Они утверждали, что один из членов Директории намекнул, что это стало бы единственным способом сохранить ядро национального представительства. Но тут возникла огромная трудность: как найти и собрать членов этого сейма, куда по закону должны входить король, сенат и представители духовенства от соответствующих воеводств и провинций? А ведь король уже отрекся от трона и завершал свой печальный жизненный путь в Петербурге. Среди нас нашелся один сенатор, одно духовное лицо из сейма 3 мая и один представитель шляхты.

Чтобы немного отойти от дел, я решил уехать из Парижа в Голландию и там дождаться более благоприятных событий, которые могли произойти после возвращения Бонапарта во французскую столицу. Но мне пришлось отложить отъезд на несколько дней: соотечественники упросили меня задержаться, чтобы здраво, разумно и всесторонне осмыслить возможности созыва польского сейма в Милане и попытаться выяснить, как относится к этой идее правительство Франции.

Когда я прибыл к Шарлю Делакруа, чтобы вернуть копию решения Директории и рекомендательные письма для генерала Бонапарта, я увидел, что министр не только огорчен провалом нашего плана, но и чрезвычайно озабочен предстоящими переменами в министерстве, после которых он останется без портфеля. Стоило мне только заговорить о нашем сейме в Милане, как министр лишь пожал плечами и сухо сказал, что эта затея просто смешна.

Однако такой ответ вовсе не устроил моих соотечественников, которым очень хотелось знать, как на самом деле Директория реагирует на наши намерения о созыве сейма. Они утверждали, что мнение Шарля Делакруа, который слыл якобинцем и скоро уйдет в отставку, не является авторитетным, и склонили меня к тому, чтобы я попробовал получить информацию из более компетентных источников. И я решил обратиться к гражданину Бонно, бывшему временному поверенному в делах и генеральному консулу Франции в Варшаве. Русские арестовали его в Польше и продержали пятнадцать месяцев в тюрьме. Не так давно Бонно освободился и вернулся в Париж, где его встретили с большим почетом. Некоторые члены Директории испытывали к нему личные симпатии и особое доверие.

Вернувшись на родину, Бонно по-прежнему живо интересовался событиями в Польше и горячо поддержал идею о созыве сейма в Милане. По его словам эта идея вызвала немалый интерес в Директории. Поскольку ответ бывшего дипломата имел слишком общий и довольно расплывчатый характер, отражавший скорее его личное мнение, нежели позицию французского правительства, было принято решение, чтобы я обратился к нему с письменным запросом. При этом предполагалось, что письмо мое он мог бы показать своим друзьям из Директории и услышать их суждения из первых уст, в чем, собственно, мы и нуждались.