Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1

24 июня 1810 года я прибыл в Петербург и уже не следующий день получил приглашение Александра на обед. Принял он меня, как обычно, очень тепло. Я рассказал, что помимо личных вопросов, которые, собственно, и привели меня в Петербург, у меня имеется прошение соотечественников из Вильны, уполномочивших меня довести его до сведения императора. Александр внимательно выслушал меня и, не скрывая своего удовлетворения в связи с тем, что жители Литвы доверили мне представлять их интересы, попросил как можно быстрее подготовить докладную записку и передать ее лично ему.

Через три дня мы вновь встретились на обеде. За столом на восемь персон были императрица, государственный канцлер граф Румянцев, обер-гофмаршал граф Толстой и дежурные адъютанты. После обеда император дал мне двухчасовую аудиенцию. Я вручил ему докладную записку и рассказал обо всех злоупотреблениях губернской администрации. Успешному выполнению моей миссии помогло и то, что император сам с интересом расспрашивал меня обо всех подробностях, о каких я мог только вспомнить. В конце беседы Александр признал, что не владел информацией о большинстве правонарушений в Литве, и обещал во всем разобраться и по возможности удовлетворить требования местного населения. Мне он посоветовал обратиться к государственному секретарю Сперанскому, которому будет направлена моя докладная записка. Он же и подготовит положительный ответ.

Я попросил императора учесть, что не хотел бы задерживаться в Петербурге больше месяца, и меня здесь заменит виленский предводитель губернского дворянства Сулистровский, который при необходимости предоставит дополнительные пояснения по этому делу. Александр заверил меня, что достойно примет господина Сулистровского.

Когда я уже выходил из кабинета император остановил меня и показал какую-то парижскую газету, где была помещена статья об отце князя Чарторыйского. Царь был в ярости и полагал, что в этой статье между строк скрыты мысли Наполеона, который, поддерживая поляков в их стремлении возродить свою родину, хочет вбить клин в отношения между поляками и русскими. Александр обвинил поляков в непоследовательности и с горечью посетовал на то, что они не только не испытывают никакой привязанности к русским, но и ненавидят их. Он продолжал, что не принимал участия в разделах Польши и в глубине души всегда осуждал их. Нынешнее поколение русских, по мнению императора, не виновато в бедах и несчастьях поляков.

Выслушивая это излияние чувств Александра, я позволил себе заметить, что он, очевидно, забыл, что я ведь тоже поляк, участвовал в восстании 1794 года, воевал за родину и, приехав в Россию, уже говорил императору, что никогда не изменю своего отношения к отчизне и соотечественникам…

«Я ничего не забыл, – возразил император, – и прекрасно знаю, что вы сделали для своей страны и за это вас еще больше уважаю… Я не стал бы так откровенно разговаривать с вами, если бы не доверял вам… Человек, который честно отдал долг своей родине, никогда не изменит своим принципам… Добрыми обещаниями Наполеон желает привлечь на свою сторону поляков и всех льстецов… Послушайте, я всегда уважал ваш народ и надеюсь, придет день, когда смогу это доказать…»

Расставаясь, император попросил непременно навестить его перед моим отъездом из Петербурга и пообещал дать указание господину Сперанскому как можно быстрее подготовить ответ для умиротворения жителей Литвы. Разумеется, для этого понадобится внимательно изучить и проанализировать все материалы, изложенные в моей докладной записке, а также дополнительные сведения, которые предоставит господин Сулистровский.

7 июля 1810 года я получил официальное письмо от государственного секретаря Сперанского, направленное мне по указанию императора. Привожу здесь небольшой отрывок из этого письма:

«Господин граф! Его Величество император передал мне письмо, представленное Вашим превосходительством от имени дворянства Литвы. Император поручил мне уведомить вас, что он высоко ценит засвидетельствованные вами чувства доверия и благодарности со стороны дворянства.

Проявляя постоянную заботу о повышении благополучия своих народов, Его Величество император использует любую возможность, чтобы глубже узнать нужды своих подданных и всеми средствами оказывать им поддержку.

Именно такими соображениями руководствовался император, рассматривая просьбы и пожелания, изложенные в письме Вашего превосходительства, и т. д. и т. п.».

Далее господин Сперанский сообщал, что все ходатайства жителей Литвы встретили положительный отклик императора, который либо уже распорядился об удовлетворении их запросов, либо дал обещание о пресечении злоупотреблений местных властей.

Концовка письма господина Сперанского выглядела так:

«Таковы предварительные решения Его Величества императора по сути вашего обращения. Дальнейшие и окончательные решения по всем затронутым вопросам, несомненно, станут для виленского дворянства новым свидетельством внимания и заботы Его Величества императора о благосостоянии Литвы.

Честь имею и т. д.».

Не могу припомнить, чтобы решение вопроса на таком высоком уровне принималось за столь короткий срок, и мне было приятно сознавать, что моя миссия в поддержку литовского дворянства завершилась полным успехом.

Давая мне разрешение на поездку на несколько месяцев в Париж для воссоединения семьи, император тепло сказал мне, что в знак своего доверия ко мне и, желая дать понять жителям Литвы, как правильно они поступили, избрав меня своим поверенным, назначает меня личным советником и сенатором Российской империи. Александр любезно добавил, что это должно нас сблизить и позволит мне чаще видеться с ним и рассказывать о жизни и нуждах моих соотечественников.

Что и говорить, лестно было услышать такие слова от императора. И все же они меня скорее озадачили: ведь я терял то, чем уже начал наслаждаться – покой и независимость. С другой стороны, я не мог отвергнуть этот знак проявления высокого расположения Александра к моей особе.

Я никогда не страдал честолюбием. И даже если бы в молодые годы эта болезнь сразила меня, я непременно излечился бы от нее, потому что по собственному опыту и наблюдениям за другими прекрасно понял, какую тяжесть берет на себя человек, получая высокую должность. К почестям я всегда относился хладнокровно, хотя в двадцать три года получил голубую орденскую ленту, которой награждали генерал-лейтенантов, а в последние годы существования Польши занимал важнейшие посты в стране.

Единственное, что успокаивало при вступлении в эти новые для меня должности, было то, что я не должен был все время жить в Петербурге. Это мне пообещал император, специально сделав оговорку, что часть времени я буду проводить в своем имении, письменно извещая царя о потребностях жителей губернии.