Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1

Маршал Дюрок, которого я как-то встретил у госпожи Валевской, признался мне, что очень расстроился, когда узнал, что я дал согласие стать сенатором России… Я поинтересовался причиной такого расстройства, а он добавил, что я поступил бы более благородно, если бы оставался поляком и служил своей родине.

Я был задет за живое такой репликой и довольно резко ответил, что несмотря ни на какие титулы, звания и должности никогда не забывал и не забуду, что я родился поляком, имел честь служить своей родине до самого последнего момента ее существования и теперь готов всем пожертвовать ради отечества, если бы оно было. Не видя никакой возможности быть полезным своей стране, я счастлив, что могу, по крайней мере, хоть чем-то помочь своим соотечественникам, защищая их интересы при дворе императора Александра. На это маршал Дюрок отпарировал, что все это очень похвально, но ведь я мог последовать примеру других поляков, которые пошли на сближение с Наполеоном и оказались под его теплой опекой. И добавил, что Наполеон питает особое расположение к храбрецам-полякам. Неоспоримым доказательством его доброго отношения к людям Польши стало создание Варшавского герцогства во главе с их любимым королем Саксонии.

Не скрывая резкости, я ответил, что в свое время отказался от всего своего состояния, дабы уберечь свою честь и выполнить свой гражданский долг перед родиной, и теперь не желаю пользоваться сомнительными средствами ради приобретения каких-то благ, которые никогда меня не интересовали. Впрочем, от императора Александра я получил все, в чем нуждался сам и моя семья. Я уточнил, что по возрасту уже не могу состоять на военной службе, но был бы готов вновь взять в руки оружие и сражаться под началом такого командующего, который восстановил бы всю Польшу и учредил независимое польское правительство. Что касается Варшавского герцогства, то в моих глазах это провинция, где нет представительного польского правительства и где действуют исключительно наполеоновские законы… В конце я подытожил: пока не восстановим Польшу, пока не вернем себе утраченного гордого имени поляка, лучше быть литвином и подданным императора Александра, нежели обывателем Варшавского герцогства и вассалом Наполеона.

Я попросил маршала Дюрока не сердиться на меня, за такую откровенность, на которую он меня сам и вызвал. Не смог сдержаться и еще раз повторил, что если бы была хоть какая-нибудь возможность возродить Польшу в том виде, как мне этого хотелось, ничто бы не остановило меня от борьбы до последней капли крови, чтобы увидеть своих детей свободными и счастливыми, какими были когда-то их предки.

Последние слова я отчеканил с таким пафосом, что даже Дюрок, кажется, заволновался. Немного погодя, он сказал, что вопрос о восстановлении независимой Польши можно рассматривать всего лишь как несбыточный проект, как мечту, которую никому никогда не удастся осуществить. По его словам, Польша никогда независимой не была и долгие-долгие годы страдала от анархии. А так называемая свобода, которой так любят хвастаться поляки, существовала только в пылких речах дворян на заседаниях сейма. Рабское положение крестьян всегда было препятствием для нормального развития страны. Поляки слишком разобщены в своих взглядах, дворяне слишком дорожат своими правами, чтобы Польша могла тешить себя надеждой и вновь обрести свое место среди великих европейских держав…

Я очень обрадовался, когда слуга прервал нашу беседу и сообщил, что император срочно вызывает маршала к себе. Так закончился этот тяжелый для меня разговор. Он лишний раз убедил меня в том, что Наполеон пребывает в плену своих предубеждений против поляков и видит в них только хороших солдат-исполнителей, совершенно неспособных к самоуправлению.

После того, как маршал Дюрок вышел, госпожа Валевска поинтересовалась предметом столь продолжительной и оживленной беседы. Я не счел целесообразным вдаваться в детали и коротко ответил, что речь шла о Польше. Госпожа Валевска ни слова не слышала из нашего диалога и радостно защебетала, как ей было приятно, что мне удалось побеседовать с маршалом. Ведь Дюрок пользуется особым доверием Наполеона и непременно доложит ему о содержании нашего разговора. Она добавила, что Наполеон очень любит поляков, а с некоторых пор он их просто обожает…

Впоследствии я уже не сомневался, что маршал Дюрок добросовестно проинформировал Наполеона о моих взглядах и убеждениях. Бонапарт стал холоден и сдержан по отношению ко мне, сторонился меня, явно не желая общаться и даже здороваться со мной.

Я не очень боялся рассказывать друзьям о подробностях этой беседы, которая была неожиданной как для меня, так и для маршала Дюрока и дала повод для серьезных размышлений. Мне предстояло принять очень важное решение…

Передо мной возникла неизбежная альтернатива. Либо рискнуть и следовать за огромной армией Наполеона вместе с соотечественниками, охваченными чуждой мне ложной несбыточной надеждой вновь обрести родину, с которой я навечно связан душой и сердцем, либо довериться благородству и великодушию императора Александра, который так доброжелательно относится к полякам и уже давно имеет свой план восстановления Польши?..

И я предпочел отправиться в Петербург, чтобы убедить императора Александра воспользоваться обстоятельствами, объявить себя королем Польши, присоединить к своим польским провинциям Варшавское герцогство, не дать Наполеону времени на перевооружение армии и не позволить ему продвинуться к границам России.

Вот аргументы и доводы, которыми я руководствовался, принимая такое решение.

1. Император Наполеон со всеми своими объединенными вооруженными силами не сможет одолеть колоссальную мощь Российской империи, где кроме армии он столкнется с такими непреодолимыми препятствиями, как гигантские расстояния, суровый климат, к которому французы никак не смогут привыкнуть, и фанатичная преданность русского народа Богу, отечеству и царю.

2. Наполеон не сможет рассчитывать на поддержку Швеции и Турции, которые, разумеется, могли бы оказать ему содействие в России. Но Швеция слишком слаба и боится России, а ее государь слишком благоразумен и осторожен, чтобы начинать войну, которую сам не одобряет. А Турция, уставшая и измотанная предыдущими войнами, а также теперешним вооруженным конфликтом с Россией, конечно же, не откажется от мирных предложений, как только таковые Россия сочтет целесообразным выдвинуть.

3. Если императору Наполеону удастся отбросить русские войска до Двины и Днепра и он остановится там, ограничившись захватом территории Польши, и кроме мира не будет ставить России иных условий, то успех такой операции, пожалуй, не вызывал бы сомнений. Но все дело в том, что честолюбие будет толкать Бонапарта дальше. Ему захочется принудить Россию закрыть свои порты для Англии. Он попытается войти вглубь древней России и добраться до ее обеих столиц. Но, уходя все дальше и дальше от Парижа, теряя множество солдат и офицеров, блуждая по незнакомой стране, встречая сопротивление на каждом шагу и врага в каждом русском, Наполеон лишится боеприпасов, продовольствия и поймет, что его изнуренные войска могут быть уничтожены при наступлении ранней зимы. И никакая гениальность не поможет ему найти спасение от мороза.