Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1

Это может быть, например, занятие, вполне достойное вас, – взять на себя управление королевскими владениями, которые из-за нынешнего плохого управления значительно потеряли в своей действительной стоимости и приносят малый доход королю, обогащая только тех, кто ими управляет».

На это я ответил, что, имея собственные значительные владения, не могу принять это предложение и что не имею желания обогащаться, управляя землями, которые мне не принадлежат, и жертвовать для этого своим отдыхом и спокойствием.

Тогда Зубов предложил мне взять на себя опеку над молодым князем Домиником Радзивиллом, которому требовался присмотр со стороны человека значительного и при этом честного и бескорыстного, так как, говорил он, состояние Радзивиллов огромно, но дела их расстроены. Князь подчеркнул, что поскольку я являюсь родственником этого семейства, то мне не подобает отказывать ему в своей помощи.

Я дал тот же ответ, что и на первое предложение, и прибавил, что никогда не брал на себя никакой иной опеки, кроме как над вдовами и сиротами, и что никогда не возьму на себя ответственность, которую налагает на опекуна такое большое состояние.

Князь, который уже начинал терять терпение, сказал наконец, что я не могу отказаться принять должность в польском правительстве, что у меня не может быть достаточных причин для отказа и что мне предоставлено самому избрать ее. Он дал мне несколько дней на раздумье и быстро покинул меня, не дав мне даже напомнить ему, что секвестр моих земель еще не снят и что я нахожусь в самом критическом положении.

Уйдя от князя, я предался грустным размышлениям. Было понятно, что сделанное мне предложение является приказом, от которого нельзя отказаться, не объявив себя открыто врагом России. При этом был риск подвергнуться личным преследованиям, потерять состояние и подвергнуть разорению семью и моих заимодавцев.

Я только что получил письма из Литвы, в которых меня умоляли не позволять увлечь себя крайним идеям, не жертвовать интересами семьи и тех, с кем я связан деловыми интересами, а также всех моих соотечественников, которые страдают от преследований со стороны семейства К…. Это были два анонимных письма, из которых одно было написано рукой Коллонтая. В них мне напоминали, что если было столь сладостно служить родине во времена ее процветания, то столь же необходимо и достойно не отказывать ей в своих услугах, когда она находится в тяжелом состоянии. Таким образом, меня обязывали вооружиться терпением и решимостью и употребить влияние, которое я мог иметь в Петербурге, для того чтобы постараться защитить своих соотечественников: если такие люди, как вы, говорилось там, удалятся от дел, то эти дела окажутся в руках интриганов и негодяев .

Через несколько дней князь Зубов пригласил меня к себе, чтобы узнать, принял ли я решение, и напомнил, что нельзя более терять время, так как императрица желает завершить труд по восстановлению доброго порядка в Польше и была бы рада видеть, что первые места в государстве заняты людьми, которые пользуются общим уважением.

Прежде чем ответить, я позволил себе уточнить, можно ли рассчитывать на заверения князя о том, что Польша не будет разделена. Зубов повторил эти заверения и заявил, что если я того желаю, он может предоставить мне возможность услышать их из уст самой императрицы. После этого я дал согласие принять должность в правительстве Польши, а именно по гражданской части.

Князь покинул меня, поздравив с тем, что я проявил добрую волю и не ответил отказом. Он обещал отправить письма генерал-губернатору Белой Руси Пассеку и заверил, что в тот же день будет говорить с К…, чтобы заставить его дать отчет о причинах секвестра, наложенного на мои земли, и приказать немедленно снять его. Действительно, на следующий же день великий гетман лично явился ко мне, чтобы сообщить о полученном им приказе, но пожаловался на то, что я несправедливо его обвинил: он действовал так по письменному распоряжению Зубова, о котором князь забыл, а потом сделал вид, что не вспомнил [18].

Накануне моего отъезда г-н Альтести, секретарь князя Зубова, принес письмо, подписанное императрицей и адресованное губернатору Белой Руси. В нем содержался приказ о снятии секвестра с земель моей семьи, а также распоряжение оказывать помощь по всем вопросам, по которым я буду к нему обращаться.

В течение всего времени моего пребывания в Петербурге нетрудно было заметить, что посреди всех этих празднеств, сменяющихся одно другим, и под внешней веселостью, царившей в российском обществе, на самом деле двор и правительство скрывали беспокойство и тревогу, причиной которых были известия из Франции. Здесь с болью воспринимались блестящие успехи республиканской армии. Все были напуганы той быстротой, с которой революционизировались, стихийно или по принуждению, все французские провинции и присоединялись затем к французской республике. Более же всего боялись того влияния, которое могли иметь по всей Европе новые революционные идеи: они грозили перевернуть весь общественный порядок и заставляли дрожать монархов на их тронах. Шепотом передавали друг другу, что 19 ноября 1792 года Национальный Конвент объявил от имени французской нации: он окажет братскую помощь всем народам, желающим восстановить свою свободу, и отдаст приказ своей исполнительной власти поручить генералам армии оказать помощь этим народам и защитить граждан, которые могут быть преследуемы за свободу.

Впрочем, издание этого декрета в указанное время было вызвано лишь отдельным случаем восстания крестьян в области Де-Пон и жестоким обращением с этими повстанцами, которых в декрете именовали патриотами. Тем не менее этому частному случаю придали широкий смысл и предрекали ему самые мрачные последствия.

Французские эмигранты воспользовались этим, чтобы усугубить тревоги петербургского двора и заодно возбудить недоверие и неприязнь к польской нации. В то же время и представители Тарговицкой конфедерации воспользовались случаем, чтобы обосновать свои претензии и усилить свое влияние при петербургском дворе: они старались показать, что в Польше можно рассчитывать только на них и на тех, кто был на их стороне.

Незадолго до моего прибытия курьеры доставили известие о том, что прусский король покинул французскую территорию, что экспедиция против Савойи была поручена генералу Монтескью, который менее чем за три дня продвинулся до Шамбери, что генерал Ансельм с той же легкостью вошел в Ниццу, что революционная Франция, совершив таким образом новые завоевания, присоединила эти земли под названиями департаментов Мон-Блан и Альп-Маритим.

Дошли известия об успехах генерала Кюстина в Германии, о захвате Майнца этим же генералом и об опасных идеях, проповедуемых им в результате его побед. Это был призыв народов к свободе. Наложение крупных контрибуций, но только на дворянство и духовенство и при этом угроза обрушить весь свой гнев на магистраты, которые потребовали бы выплат от простых граждан, – так он буквально следовал лозунгу «Война дворцам, мир хижинам!»