Грэм Робб - Жизнь Рембо

Немногочисленные критики, огорченные зрелищем упавшего занавеса, уже перелопатили «Озарения» в поисках образов этих приключений – гипотетическую батавскую вонь «бау», эпизод из его цирковой жизни «Парад», возможное описание Стокгольма в «Жизнях». Но Рембо прекратил вести записи. Теперь его единственной аудиторией был Делаэ и случайные собеседники в кафе.

Если и можно датировать какое-либо произведение этим очень поздним периодом, то это может быть только «Распродажа», которая, похоже, была вдохновлена полосой рекламы в газете. Рембо, возможно, хотел сделать ее последним «Озарением». Отсюда можно было бы сделать впечатляюще неоднозначный вывод. Была ли эта финальная распродажа банкрота-ясновидца, или он собирался начать дело под новым именем?

«Продается анархия для народных масс; неистребимое удовольствие для лучших ценителей; ужасная смерть для верующих и влюбленных!

Продаются жилища и переселения, волшебные зрелища, спорт, идеальный комфорт, и шум, и движенье, и грядущее, которое они создают!

Продаются точные цифры и неслыханные взлеты гармоний. Находки и сроки ошеломительны: незамедлительное врученье!

Безумный и бесконечный порыв к незримым великолепьям, к непостижимым для чувств наслажденьям, – и его с ума сводящие тайны для любого порока, – и его устрашающее веселье и смех для толпы.

Продаются тела, голоса, неоспоримая роскошь – то, чего уж вовек продавать не будут. Продавцы далеки от конца распродажи! Путешественникам не надо отказываться от покупки!»

Декабрь 1876 года. Прошло уже почти два года с тех пор, как Рембо подавал признаки, что он все еще пишет стихи.

Вопрос «Почему он бросил писать?» уже неоднократно задавали, однако на него нельзя получить однозначный ответ, поскольку речь идет обо всей карьере Рембо, а не просто о гипотетическом моменте «литературщины».

Многие поэты переставали писать стихи между собраниями сочинений или даже, как Бодлер, между различными частями одного и того же стихотворения. Некоторые, такие как Поль Валери или Мэтью Арнольд, замолкали на многие годы. Посредственных поэтов, с другой стороны, зачастую просто не остановить.

Для Рембо поэзия всегда была средством достижения цели: завоевание уважения, вызов раздражения, изменение природы реальности. Каждое переопределение целей приводило к устареванию старых технологий. Проза Рембо демонстрирует не больше ностальгии по стиху, чем показ слайдов с математическими формулами после изобретения персонального компьютера.

Даже если Рембо по-прежнему хотел писать стихи, у него, возможно, не было средств для этого. Он никогда не разрабатывал никакой метрической системы, которая позволяла поэтам, таким как Гюго или Банвиль, справиться с сокращением повтора мыслей. Все его новаторские методы были почерпнуты из быстрых изменений сознания. После относительного отстоя взрослой жизни, возможно, стихи, такие как «Озарения», были буквально немыслимы.

Перед лицом освященной веками загадки «молчания» Рембо иногда полезно культивировать определенную степень отсутствия любопытства, или переформулировать вопрос: не «Почему он перестал писать стихи?», а «Почему он начал это делать?».

Почти в каждом аспекте своей жизни Рембо был обеспокоен поиском единственной причины. Если загадка может быть сведена к одному решению, то оно состоит в одном простом совпадении: Рембо перестал писать стихи примерно в то же время, как он отказался от партнерских отношений.

Интерес Рембо к собственной работе пережил осознание того, что мир не изменится путем словесных инноваций. Но он не пережил неудач его взрослых отношений. Он всегда относился к своим стихам как к форме личного общения. Он посвящал свои песни chansonniers , свои сатирические стихи – сатирикам. Без постоянного спутника он стал писать в пустоту. Вот что значит быть «впереди своего времени». В 1876 году большинство поклонников Рембо либо еще были в младенческом возрасте, либо еще не были зачаты.

Когда Рембо писал последнее из «Озарений», он мог почувствовать в любом случае, что его поэзия вышла за пределы общения и превратилась в простую трату энергии. Он был одним из первых французских поэтов, который достиг логического конца романтизма. Очищенные от клише и обычного понимания, стихи, которые были основаны скорее на индивидуальных чувствах, а не на условностях, оказались в опасности стать безнадежно личными – по крайней мере, до тех пор, пока они не обретут своих читателей. Возможно, слова в конце «Парада» не были задуманы как провокация, а как полезный намек: «Лишь я один обладаю ключом от этого варварского парада» [619].

По иронии судьбы, труды Рембо уже начали свое долгое путешествие в свет. В 1878 году Верлен снова просматривал «Озарения» и нашел там несколько «очаровательных вещиц». Он, видимо, планировал издание за спиной Рембо. Он одолжил эти стихи своему шурину, композитору Шарлю де Сиври [620]. Если бы Матильда не наложила эмбарго на эти стихи, они, возможно, были бы положены на музыку Сиври за шестьдесят один год до «Озарений» Бенджамина Бриттена.

Для Рембо творческие поиски продолжались. После исчезнувших за горизонтом страниц он все еще жаждал приключений.

Через двенадцать лет после «Одного лета в аду» в 1885 году он будет писать из Аравии, как новая Шехерезада, рассказывая самому себе сказки, чтобы оставаться в живых: «Если бы у меня были средства, чтобы путешествовать без вынужденных остановок и заработков на жизнь, я никогда не оставался бы на одном месте более чем два месяца. Мир очень большой и полон великолепных стран, посетить которые не хватит и тысячи жизней» [621].

Рембо так эффективно перезимовал в 1876/77 году, что почти ничего не известно об этом периоде его жизни, известно только то, что он снова изучал русский язык и подумывал податься в коммерцию, возможно, в качестве страхового агента. Он вполне был способен освоить юридические уловки, чтобы извлекать выгоду, мастерски внушая страх внезапного ущерба. Он также думал о присоединении к группе миссионеров [622]. Это было более благоразумно, чем может показаться: миссионерские общества часто давали объявления в газетах и не слишком волновались о духовных верительных грамотах. Но когда весна снова отворила дверь к странствиям, он последовал иному плану. Это было столь извращенно свойственно ему, что кажется почти очевидным.

Проделав путь в Северную Германию, он пошел работать под чужим именем голландским вербовочным агентом [623]. В городах, расположенных вдоль Верхнего Рейна, он сидел в барах, рассказывая молодым пруссакам о субсидируемом круизе до Явы – бесплатном табаке, магии Самаранга и, предположительно, о возможных путях отступления.