Филипп Дженкинс - Войны за Иисуса: Как церковь решала, во что верить

Ни Флавиану, ни Евсевию не дали возможности говорить в свою защиту, а сторонники Евтихия жестко контролировали ведение официальной документации. Когда два года спустя епископы вспоминали об этих событиях, они приходили в недоумение относительно того, как они были переданы. «Во время чтения благочестивейшие восточные епископы и их спутники восклицали: «мы этого не говорили. Кто это сказал? Пусть [Диоскор] приведет своих писцов, поскольку он изгнал всех прочих нотариев и велел записывать только своим». Диоскор и Ювеналий отрицали свою вину, и тогда Стефан Эфесский рассказал о том, что его сторонники вели заметки, «но писцы благочестивейшего епископа Диоскора стерли их записи с табличек и чуть не переломали им пальцы, пытаясь отнять у них писчие трости» [289]. Так они могли себя вести с епископом одного из старейших и самых великих престолов. Именно такой жесткой цензурой объясняется тот факт, что в официальных записях собор выглядит столь пристойно и почему на нем все прославляют возлюбленного председателя Диоскора. Если верить официальным записям, на соборе царило мессианское настроение и епископы постоянно выкрикивали: «Да здравствует архиепископ Диоскор, великий защитник веры!» Когда этот великий человек открывал рот, собравшиеся восклицали: «Это говорит сам Святой Дух… Отцы живы в тебе. Слава защитнику веры!» [290]

Когда два года спустя епископы вспоминали об этих событиях, они приходили в недоумениеотносительно того, как они были переданы

По этим лозунгам трудно судить о том, что на самом деле пугало и волновало участников собора. Атака на Флавиана была возмутительным и почти революционным деянием. Нанеся оскорбление папе римскому, александрийский диктатор напугал даже тех епископов, которые готовы были следовать его желаниям буквально во всем. Собрание стало хаотичным, а Диоскор использовал запугивание ко всем участникам. Вероятно, за низложение Флавиана был подан 101 голос, но затем под угрозой насилия документ подписали еще около тридцати епископов. Быть может, им дали на подпись чистый лист бумаги, который был заполнен позже. Вспоминая об этом событии, «епископы Востока, Понта, Азии и Фракии восклицали: «Мы подписали чистые листы. Нас били, и мы подписывали… нам угрожали низложением. Нас пугали ссылкой. Рядом с нами стояли воины с дубинками и мечами» [291]. Другие епископы вспоминали, что их морили в церкви на протяжении всего знойного дня, не позволяя оттуда выходить ни по какой причине – читая между строк, можно понять, что их не выпускали и в уборную [292]. Но, даже подписав бумагу, епископы продолжали терзаться сомнениями. Некоторые из них опускались на колени и просили помиловать Флавиана.

Здесь стоит заметить, что епископы, описывавшие муки, которым их подвергли, старались себя обелить в новой политической обстановке, объясняя, что заставило их поставить подписи под несправедливым решением. Так что у них были причины сгущать краски, описывая атмосферу запугивания на Втором Эфесском соборе; подобные объяснения можно было услышать и после других, более почтенных, соборов. Но сумма свидетельств о насилии и угрозах 449 года дает необычную и слишком убедительную картину. Например, епископ Аттик, который подписал решение об осуждении Евтихия в Константинополе, здесь был подвергнут суровому перекрестному допросу, где Диоскор обращался с ним как с непослушным ребенком. Ему приходилось отвечать на вопросы типа «Ты уже перестал бить свою жену?» – точнее: «Оставил ли ты ту гнусную ересь, которой ранее придерживался?» В итоге запуганный Аттик сдался перед Диоскором, отрекся от своего прежнего решения и облегчил возможность продолжать суд над Флавианом. Это был триумф того, что Несторий называл «порочностью и уловками египтян» [293].

«Мы подписали чистые листы. Нас били, и мы подписывали… нам угрожали низложением.Нас пугали ссылкой. Рядом с нами стояли воины с дубинками и мечами»

И в какой-то момент произошло физическое нападение на Флавиана. Одни источники говорят, что это было сделано по прямому указанию Диоскора и Варсумы, что вполне вероятно, хотя не менее вероятно, что здесь виноват кто-то еще из александрийцев или монахов Варсумы. Позднейшие источники вкладывают в уста Варсумы слова: «Убить его!» [294]Быть может, ему лучше было бы умереть сразу.

[После низложения Флавиана] его мучили так, как если бы на него напали стаи медведей и львов… Он был в одиночестве, его терзали, и уныл в нем дух его. И его передали в руки солдат, велев им скорее его увести подальше от святых мест. Его увели и, обессиленного, бросили в темницу. Он не успел прийти в себя, ожить, подышав свежим чистым воздухом, подкрепившись пищей, которая бы вернула ему силы, как его уже передали командиру, избитого и израненного, и угрожали отправить в ссылку. А он не мог перенести тяжестей пути [295].

Флавиан скончался три дня спустя. Ортодоксальные церкви считают его мучеником и святым.

В тот день заседание стало совершенно хаотичным, и здесь папский легат Иларий выкрикнул единственное слово: Contradicitur . Это был протест от лица Рима против осуждения Флавиана [296]. Но в тот момент казалось, что этот поступок ровно ничего не значит, в частности потому, что он провозгласил это страшное слово на латыни, которой здесь почти никто не понимал. С таким же успехом он мог бы произнести его в какой-нибудь церкви США сегодня. Немногие эрудированные участники собора поняли, что он сказал, но остальные просто посмотрели на него с недоумением. Но этот шаг имел важные юридические последствия. Считалось, что собор не может быть признан вселенским, если на нем не присутствует какой-то представитель папы. Но Диоскор решил, что он может не соблюдать этого правила. Сразу после своего отважного выступления Иларий, переодевшись, скрылся.

Хотя, казалось, собор уже принес достаточно разрушений, на его второй сессии 22 августа работа продолжалась и принимались новые решения. Собор низложил некоторых важнейших восточных епископов – это было стремление избавиться от всех тех, кто недостаточно возмущался Несторием. Так, были низложены Домн Антиохийский, а также Феодорит Кирский, Ива Эдесский и Ириней Тирский. А затем собор занялся друзьями и родственниками Иринея и прочими врагами, которых обвиняли в чародействе, ереси, двоеженстве и во всем, что мог породить воспаленный ум знойным средиземноморским днем. Снова были торжественно приняты «Двенадцать анафематизмов» Кирилла, решительно осуждавшие любой уклон в сторону двух природ. Были поставлены новые люди, которые должны были вводить новый александрийский порядок. Преемником Флавиана в Константинополе стал Анатолий, который никогда бы не получил этого поста, если бы не устраивал Диоскора и Евтихия. Александриец по рождению, Анатолий исполнял роль apocrisarius Диоскора, то есть его посланника при дворе. Затем Анатолий (незаконно) поставил одного из константинопольских клириков епископом Антиохии [297].