Филипп Дженкинс - Войны за Иисуса: Как церковь решала, во что верить

В своей отчаянной борьбе друг с другом Зенон и Василиск не нашли свободного времени, чтобы сохранить Западную империю, центром которой считался Рим, и она тихо исчезла в злосчастном 475 году. А тогдашние историки с таким пристальным вниманием наблюдали за ходом религиозных сражений, что лишь изредка отмечали иные события, происходившие на границах империи. Победа или поражение Халкидона имели куда более важное политическое значение, чем конец царствования, начавшегося со времен Августа. Историки знают, что достойно их внимания.

Но на самом деле и конец Западной империи также имел религиозные последствия, поскольку теперь на Западе власть Рима не распространялась на территории за пределами Италии. В 476 году вандалы все еще правили Северной Африкой под руководством Гейзериха, вестготы создали могучее королевство на территории Галлии и Испании, тогда как другие варвары господствовали в Италии. Все эти режимы исповедовали арианство и не зависели ни от Римской империи, ни от кафолической церкви. Вандалы насильственно присоединяли кафоликов к арианству через повторное крещение [385]. Глядя на карту с ее меняющимися границами, любой римский император мог понять, что в первую очередь ему нужно наладить добрые отношения с восточным Средиземноморьем. Поскольку Галлия, Африка и Испания исчезли с его политической карты, Египет приобретал куда более важное значение. Присоединение монофизитов Востока к единому стаду верных значило куда больше, чем благожелательное отношение кафоликов Запада.

В новой политической ситуации власть была вынуждена позаботиться о том, чтобы завоевать доверие монофизитов, особенно в Египте. В 482 году Зенон попытался раз и навсегда положить конец затянувшемуся религиозному спору. Его Генотикон, то есть акт объединения, утверждал вероучение Никеи и Первого Эфесского собора. Он содержал в себе осуждение как Нестория, так и Евтихия, а в то же время снова приводил анафематизмы Кирилла. Более спорной была попытка Зенона найти такие христологические формулировки, которые бы были приемлемы для обеих сторон. Там не упоминались такие опасные термины, как природа и лицо . Халкидон там упоминался лишь мимоходом и достаточно пренебрежительно:

Кто же мыслил или мыслит что-либо другое, теперь или в иное время, на Халкидонском или на ином каком соборе, того анафематствуем, а особенно Нестория и Евтихия с их единомышленниками [386].

Генотикон был попыткой найти богословский компромисс, что соответствовало нуждам империи, и на первых порах он действовал благотворно. Что бы христиане ни думали об одной или двух природах, одних из них «пленяло искусство составления этого указа, другие же отнеслись к нему благосклонно, потому что хотели мира». В 482 году даже такой твердолобый монофизит, как Петр Монг в Александрии, согласился на уступки и подписал этот документ. Совершилось нечто невероятное: несмотря на прежние конфликты, Петр восстановил общение с Константинополем [387].

Разумеется, нашлись и противники такого компромисса. Крайние монофизиты покинули коптских патриархов и стали анархичными acephali , «безглавыми», отвергавшими и императоров, и епископов, и эта радикальная группировка продолжала существовать в течение нескольких столетий. Но куда серьезнее была реакция на Генотикон сторонников Халкидона. Петр Монг подписал этот документ, а его халкидонский соперник в Александрии обратился к папе римскому с мольбой о спасении ортодоксии на Востоке. В ответ папа отлучил от церкви не только Петра, но также и Акакия Константинопольского. Монахи из сторонников Халкидона прикалывали постановление папы к одеяниям Акакия, когда тот служил Литургию, – чтобы это увидело как можно больше людей. Это свидетельствует о глубоком разделении в церкви, такая ситуация вполне сравнима с положением вещей за год-два до Второго Эфесского и Халкидонского соборов, только этот кризис был куда продолжительнее. С 481 по 519 год акакианская схизма отделила церкви Востока от церквей Запада, так что папы остались в стороне от событий и должны были считаться с властью готов, исповедовавших арианство. Когда в 490-х годах очередной константинопольский патриарх попытался уладить эту ссору и снова утвердить решения Халкидона, император сначала хотел его убить, но затем просто низложил его, обвинив в несторианстве [388].

Оказавшись в изоляции от великих церквей Востока, папы все меньше надеялись вернуть себе былое влияние. Об их отчаянии свидетельствует то, что они все откровеннее говорили о своих претензиях на господство, чего не стали бы делать, если бы находились ближе к политической реальности. В 494 году папа Геласий написал необычное послание, в котором он выразил идеи будущей так называемой теории двух мечей. В словах Христа о двух мечах Геласий увидел указание на две власти в мире: священническую и царскую. Как папа объяснял императору, религиозная власть всегда стоит выше светской, так что короли должны угождать священникам, а особенно папам. Несколько столетий спустя это послание обрело великую важность, оно стало основанием для папской власти над секулярным миром. Это в очередной раз показывает нам, как конфликт V века создавал основы для западной церкви Средневековья. Между 1070 и 1320 годами папы, опираясь на эту доктрину, низложили нескольких императоров и королей и вынуждали многих других униженно подчиняться власти церкви. Однако в 490-х эти необычайно дерзкие претензии указывали лишь на то, как далеко находился Рим от реальной власти или влияния на двор императоров. В ту пору доктрина Геласия выглядела не как мудрое предвидение будущего, но скорее как иллюзорное восприятие настоящего [389].

Власть монофизитов достигла апогея около 511–512 годов, когда ключевые посты в церкви занялирешительные противники Халкидона

Империя оставалась в руках «зеленых» на протяжении десятилетий, поскольку Генотикон удовлетворял монофизитов, но возмущал кафоликов. Анастасий, преемник Зенона (491–518), получил прекрасное богословское образование, так что он был кандидатом на престол патриарха Антиохии (это показывает, что граница между церковью и государством в те времена была очень тонка). Сам он придерживался монофизитских представлений, но не любил гонений и беспорядков. Поэтому он использовал мягкие меры, пытаясь привести две враждебные группировки к равновесию, и прибегал к ссылке и чисткам лишь в крайних случаях, когда кто-то злостно нарушал то, что мы сегодня называем социальными нормами. Он низлагал епископов лишь тогда, когда те «призывали к решительным переменам, скажем, когда они отстаивали Халкидон либо придавали его анафеме и когда это противоречило обычаям их окружения». Но, конечно, современники видели в этой умеренности опасное потакание еретикам. Позднее ортодоксы даже обвиняли императора в том, что он был тайным манихеем, то есть отрицал материальную реальность Христа [390].