Рэй Брэдбери - Темный карнавал (сборник)

Шепот.

Он надеялся, что соседи не услышали его дурацкий вскрик.

Тихий-тихий шепот.

Так вот, о тишине… Самая лучшая тишина – та, которую устраиваешь сам, устраиваешь во всех деталях, и можно уже не бояться, что лопнут хрустальные оковы, загудят насекомые или задребезжит лампочка. Человеческий ум измыслит средства против любого звука, любой случайности и сотворит такую тишину, что услышишь, как трутся друг о друга клетки твоей собственной ладони.

Шепот.

Он потряс головой. Шепота не было. В его доме шепота быть не могло. Греппина прошиб пот, челюсть отвисла, глаза завращались в орбитах.

Шепот. Тихий разговор.

– Говорю вам, я женюсь, – произнес он голосом слабым и невнятным.

– Врешь, – прозвучало в ответ.

Греппин, как повешенный, уронил голову на грудь.

– Ее зовут Элис Джейн… – Размякшие, мокрые губы выдавливали бесформенные слова. Одно веко задергалось, словно посылая сигналы невидимому гостю. – Вы не помешаете мне любить ее. Я люблю ее…

Шепот.

Греппин слепо шагнул вперед.

Когда он ступил на вентиляционную решетку в полу, отвороты его брюк захлопали под струей теплого воздуха. Шепот.

Печь.

Когда он спускался по лестнице, в парадную дверь постучали.

Греппин приник к двери.

– Кто там?

– Мистер Греппин?

Греппин затаил дыхание.

– Да?

– Впустите нас, будьте добры.

– Кто это?

– Полиция, – отозвались с улицы.

– Что вам нужно? Я как раз сел ужинать.

– Хотим с вами поговорить. Нам позвонили соседи. Сказали, ваши тетя и дядя уже две недели не показывались. Они слышали какой-то шум…

– Поверьте, у нас все нормально. – Греппин выдавил из себя смешок.

– Что ж, давайте обсудим это по-дружески, только откройте дверь, – продолжали снаружи.

– Простите, – не сдавался Греппин, – я устал и проголодался, приходите завтра. Тогда и поговорим, если хотите.

– Вынужден настаивать, чтобы вы открыли, мистер Греппин.

Послышались удары в дверь.

Повернувшись как автомат, Греппин на негнущихся ногах зашагал через холл, мимо равнодушных часов, молча вошел в столовую. Уселся, ни на ком не останавливая взгляда, и заговорил – вначале медленно, потом все быстрее.

– Кто-то ломится в дверь. Не поговоришь ли с ними, тетя Роуз? Скажи, пусть убираются, мы ужинаем. Все заняты ужином, выглядят отлично; если полиция войдет, ей придется убраться ни с чем. Ты поговоришь с ними, тетя Роуз, ладно? А пока все это происходит, мне нужно вам кое-что сказать. – Ни с того ни с сего по его щекам скатилось несколько горячих слезинок. Он проследил, как они исчезли, впитавшись в белую скатерть. – Я не знаю девушки по имени Элис Джейн Беллерд. Я никогда не знал никого по имени Элис Джейн Беллерд! Это все было… не знаю. Я говорил, будто люблю ее и хочу на ней жениться, потому что хотел, чтобы вы улыбнулись. Да, я сказал так, только чтобы заставить вас улыбнуться. У меня никогда не будет женщины, я это понял уже несколько лет назад. Будь добра, тетя Роуз, не передашь ли мне картошку?

Парадная дверь треснула и упала. Прихожая наполнилась приглушенным топотом. В столовую ввалились несколько мужчин.

Замешательство.

Полицейский инспектор поспешно стащил с себя шляпу.

– Прошу прощения, – извинился он. – Я не собирался прерывать ваш ужин, я…

Полицейские остановились так резко, что комната сотряслась и тела тети Роуз и дяди Даймити выбросило на ковер. На горле у каждого, от уха до уха, зиял разрез-полумесяц – жуткое подобие улыбки ниже подбородка, такое же, как у детей за столом; и, глядя на эти рваные улыбки, поздние гости поняли все…

New-Story

Июль 1951

Мне кажется, чувственной восприимчивостью я не обделен: общаясь с кошками и собаками, при поглаживании остро ощущаю теплоту их тел, мягкость шерсти; в собачьей натыкаюсь на застрявшие в ней листья. Пес – это ведь целая энциклопедия, правда? Стоит только потрепать собаку после ее пробежки по осенней листве – и вся осень, целиком, у тебя в ладонях. Эта метафора пришла мне в голову сама собой: тогда я все еще держал дома собаку и возился с ней ежедневно. Учительница в рассказе – та же самая, что и в некоторых других (звали ее мисс Джонсон); я учился у нее в пятом классе, а когда двадцатишестилетним вернулся в Уокиган, мисс Джонсон уже два года не было на свете, а мне лет было больше, чем ей в тот вечер. Взял вот и написал этот рассказ.

Снова осень: он это понял по тому, как Торри прыжками ворвался в дом, внеся с собой свежий морозный сквознячок. Осень впиталась в каждый завиток его черной шерсти. Мелкие листочки прилипли к темным ушам и к морде, слетали с белого пятна на груди и с хвоста, которым он радостно вилял. Пес насквозь пропах осенью.

Мартин Кристи сел в постели и протянул вниз тонкую бледную руку. Торри залаял, щедро вывалил наружу розовый взволнованный язык и принялся возить им по тыльной стороне руки Мартина. Лизал ее как леденец.

– Это из-за соли, – пояснил Мартин, когда Торри запрыгнул к нему на постель. – А ну-ка назад, – остановил он пса. – Мама не любит, когда ты сюда влезаешь. – Торри прижал уши. – Ладно уж… – смилостивился Мартин. – Так и быть, на минуточку.

Торри согревал худенькое тело Мартина собачьим теплом. Мартин с удовольствием вдыхал свежий песий запах и трогал раскиданные по одеялу палые листья. Мама разворчится – ну и пусть. Ведь Торри только-только родился. Явился на свет заново прямо из нутра осени, из резкого морозного воздуха.

– Что там на улице, Торри? Расскажи.

Растянувшись на одеяле, Торри рассказывал.

Устроившись рядышком, Мартин узнавал про осень – как это бывало раньше, до того как болезнь уложила его в постель. Теперь с осенью его связывали только этот минутный холодок, шерсть с запутавшимися в ней листьями, сжатый собачий отчет о минувшем лете – осень, переданная по доверенности.

– Где ты сегодня был, Торри?

Но отвечать Торри было незачем. Мартин знал и так. Через отягощенный осенью холм, оставляя следы лап на ярком ворохе листвы, туда, где в Барстоу-парке слышались возгласы детей, катавшихся на велосипедах и роликовых коньках, – туда мчался Торри с восторженным лаем. И мчался дальше – в город, где раньше, в темноте, пролился дождь и грязь бороздили колеса автомобилей, – прошмыгивая между ног прохожих, делавших закупки на уик-энд. Туда Торри и устремлялся.

Но куда бы Торри ни устремлялся, Мартин тоже мог побывать там: Торри неизменно оповещал его обо всем своей шкурой, разной на ощупь – шерсть казалась то жесткой и плотной, то мягкой, бывала мокрой или сухой. И, лежа с Торри в обнимку, Мартин мысленно прослеживал весь его путь через поля, через тускло отсвечивающий ручеек, через мраморное пространство кладбища и по лугам к лесу: где бы ни происходили буйные осенние забавы, всюду Мартин мог теперь побывать с помощью своего посланца.