Маргарет Штоль - Идолы

– Вроде сушеной кроличьей лапки, – говорит Ро, доставая свой талисман.

Лукас переводит взгляд с осколка на лапку:

– Подобное познается подобным…

Я оглядываюсь по сторонам и вижу, что Тима права. Корни разрастаются, соединяются, тянутся к нам. К осколку.

И с каждым мгновением их жужжание громче звучит в моих ушах, а боль в голове становится невыносимой.

Это происходит не только с нами. Я вижу, как Епископ бледнеет, морщится от совершенно незнакомого ему ощущения.

Икона не просто тянется к нам – она набирает силу. Приближается, растет, окружает нас. Никто здесь не останется в живых.

А тебе не все равно? – спрашивает голос.

Я содрогаюсь. Теперь он находит меня без каких-либо усилий с моей стороны. Нечто вроде линии связи, от которой я не могу отсоединиться сама, связи, которую мы прежде отчаянно старались найти и наладить.

Только теперь я бы все отдала, чтобы ее прервать.

Неужели жизни этих существ имеют для тебя значение?

Любопытно.

Почему?

Епископ, обливаясь потом, окидывает взглядом помещение, где солдаты-белтеры со страхом в глазах готовятся сражаться с тем, чего им никогда не победить.

– Значит, все кончено. Вам надо быстро выбираться отсюда. – Он протягивает мне пистолет, бросает другой Лукасу. Ро вешает на плечо автомат.

– Нет. – Лукас смотрит на Епископа. – Мы не можем вас бросить.

Говоря, он прижимает ладонь к уху. Гудение становится еще громче.

Ро делает шаг вперед:

– Впервые я заодно с Пуговицей. Мы выведем вас отсюда.

Ему тоже больно от гула, но он не желает этого показывать, разве что крепче сжимает кулаки.

Я неохотно беру пистолет, который Епископ протягивает мне.

– А теперь дай мне эту штуку. – Епископ забирает у Тимы осколок Иконы и кладет его в свой рюкзак. – Я собираюсь взять этот кусочек вкуснятины Безликих и отправиться вглубь. Попробую заманить эту штуку, чем бы она ни была, вниз, в глубину, подальше от входов. Подальше от вас.

– Ты что, с ума сошел? – Я даже слышать этого не могу!

Епископ улыбается:

– Так и есть. Я пойду по туннелям на запад. А вы пойдете на восток, к выходу, через старые шахты. Если это сработает, сможете выбраться наружу.

У меня нет слов.

– А что ты скажешь своим людям?

Епископ щиплет меня за грязную щеку:

– Я собираюсь их поблагодарить. И сказать, что для меня было честью сражаться рядом с ними. И что мы делаем это ради благой цели… и ради девочки из страны грассов, которая может просто-напросто спасти мир. – Он протягивает ко мне руки, и я крепко его обнимаю. – Я тебя имею в виду, – шепчет Епископ мне на ухо.

– Это большая честь, – отвечаю я также в самое его ухо.

Епископ отстраняется, мгновенно снова становясь солдатом.

– Ну а теперь иди спасать мир, – говорит он и уходит.

И с этого самого момента все как будто теряет свои очертания, хотя то, что я вижу, сжигает мой разум, подобно дикому пламени.

Мы движемся в чреве горы почти в полной темноте.

Все вокруг кажется нереальным.

Вот только что люди кричали, бежали к туннелям…

А в следующую минуту они – от самых старых и до самых юных – вдруг падают на месте как подкошенные.

И затихают. И больше не двигаются. Лишившись жизни.

Пульсирующая боль Иконы нарастает в моем мозгу.

Я не могу им помочь.

Я не могу остановиться, я бегу.

Все происходит невероятно медленно. Все происходит невероятно быстро.

Я как будто на самом деле не здесь. Я как будто единственная, кто здесь есть.

Я не знаю, куда смотреть. Я слишком испугана, чтобы вообще куда-нибудь смотреть.

И потому, когда земля начинает трескаться вокруг меня, я не вижу причины.

Я не вижу взрыва, раздирающего потолок прямо надо мной, не вижу корней Иконы, прорывающихся внутрь, разрастающихся.

Я не вижу гигантских камней, и кусков штукатурки, и канализационных труб, и остатков внутренних стен, которые разлетаются в разные стороны, как новогодние ракеты, и дождем сыплются на меня, словно прямо с неба.

Но я все это ощущаю.

Кусок потолочной балки ударяет меня по голове, и я падаю туда, куда собиралась бежать.

И теперь я не бегу.

Я складываюсь в кучку, словно тряпичная кукла.

Не как человек.

Кажется, что ничего такого просто не может происходить с реальными людьми. С моими друзьями. С Епископом. Со мной.

Потеряв сознание, я слышу голос из моего сна. Это говорящая птица.

Она меня ждет, даже сейчас.

Смотрит с любопытством. Испытующе. Прицельно.

Ты переживешь и это тоже?

Переживу ли я?

Ты не сражаешься. Ты бережешь силы. Ты прячешься. Это мудро.

Я знаю.

Я знаю, потому что именно это я и делаю. Делаю потому, что знаю.

И я знаю, потому что я здесь ради тебя, и мне предстоит долгий, долгий путь.

Я открываю глаза и вижу наступление смерти. Я вижу конец жизни везде, куда ни посмотрю.

Туннели рушатся. Белтеры падают вокруг меня. Как камни, что летят из самой горы.

Мы все здесь умрем , думаю я. Это конец нашей истории. Вот, значит, как он наступил.

Это даже не Тот День. Это просто какой-то обычный день. Сегодняшний день.

Густой серый дым клубится и расползается вокруг меня. В ушах звенит, я, кажется, не в силах держать глаза открытыми. Все как в тумане, но я все равно вижу… вижу их.

Вижу Лукаса, с трудом поднимающегося на колени, прижимающего ладонь к сочащемуся соком красному цветку, что расцвел сбоку на его животе, выдергивающего обломок металла из собственной нежной плоти.

Вижу мужчину, из груди которого торчит кусок черного обсидиана.

Узнаю серебряные значки на его воротнике, как у Епископа.

Это птицы, которые, как я теперь знаю, на самом деле не вернутся.

Не для него.

Его уже нет.

Я думаю о Епископе, который отправился вглубь горы вместо нас, который бежит навстречу собственной смерти лишь для того, чтобы отвлечь эту черную ползучую смерть от нас.

Гадаю, настигла ли она уже его?

Гора рушится, ее сердце гибнет точно так же, как сердце Епископа.

Никто не выбирается отсюда наружу, кроме нас.

Ни люди, ни птицы – ничего.

Чертовы птицы!

Свинья и падре, а теперь еще и Епископ , думаю я, все теперь такие же безмолвные, как города .

И мои родители, и родители Ро, и все родители в Безмолвных Городах.

Мне хочется плакать, но я знаю, что сейчас не время.

Чувствую себя так, словно это я должна была умереть. Как будто то, что я видела, что я знаю, – это яд. Он вливается в меня, распространяясь по каждой клеточке моего тела, по каждому волоску, пропитывая каждый вздох, и я ничего не могу сделать, чтобы изгнать его.

Не видеть того, что я видела.

Не знать того, что я знаю.

Мои пальцы сжимаются на серебряной птице прежде, чем я успеваю это осознать. И я отрываю птицу от воротника мертвого солдата.