Маргарет Штоль - Идолы

– И чего же такого страстного может быть во фрукте? – говорит Тима, не осознавая, насколько страстно выглядит, вонзая зубы в сочную оранжевую мякоть. – Это же в основном просто питание для семени.

Фортис чуть не давится лонганом, который начал жевать. Лукас лишь улыбается.

Я наступаю на какой-то уличный сор и тут же понимаю, что это не сор. Это цветок… сотни, тысячи цветков. Я оглядываюсь и понимаю: то, что я принимала за мошек, на самом деле цветочные лепестки, плывущие в воздухе.

Цветы и мусор, думаю я. И вряд ли можно определить разницу…

И как кто-либо может ожидать, что разницу заметят Лорды?

А потом в воздухе над нашими головами раздается гулкий голос, и Тима куда-то показывает. На столбах, там, где прежде были фонари, висят громкоговорители. Между ними – огромный портрет какого-то человека, он высотой с деревья на улице. Его окружает сложный золотой орнамент, а одет человек в алый военный мундир симпов. Я уже видела прежде нечто подобное – по всему Хоулу висели такие же портреты Посла Амаре. Но среди них не было изображения таких размеров и с таким количеством золота. И не только в этом дело… По периметру портрет украшен пышными волнами из белой и желтой ткани.

Подношения – множество цветов – заполняют вазы, корзины, горшки всех форм и размеров, и все это стоит перед портретом. Я думаю, что это какое-то святилище. Политическое святилище.

Подношения страху.

Лицо у человека широкое и плоское, волосы аккуратно причесаны. Очки в тонкой металлической оправе. Но в целом он выглядит как-то непримечательно. Для человека, который держит в своих руках судьбу целой планеты.

Однако звук, разносящийся над головами людей, действительно производит впечатление. Поначалу я не понимаю колониального диалекта. В чем-то он похож на китайский, по крайней мере на тот китайский, на котором говорят в Хоуле, но потом сообщение повторяют на английском.

– Сегодня мы приветствуем новое сообщество рабочих в наших прославленных Юго-Восточных Колониях, благодаря Дому Лордов и Посольствам, и мы завершаем наиболее важную стройку нашего исторического правления.

Похоже, это Главный Посол Планеты. Он говорит о себе. Теперь холод его голоса обретает смысл, на громкоговорители трудно даже смотреть. Я гадаю, каково это: взглянуть прямо в живое лицо Главного Посла Миядзавы.

Надеюсь, что никогда этого не узнаю.

– Проект Юго-Восточных Колоний не может быть завершен без самопожертвования всего человеческого населения. Мы благодарим наших тружеников за их вклад в дело процветания Земли. Рабочие, мы приветствуем вас! Приглашаем всех на празднование в честь новообретенной Эры Усовершенствования в День Объединения, который наступит уже через неделю. Посольства обеспечат пиры и фейерверки по всему миру в честь годовщины дня, когда Дом Лордов пришел, чтобы спасти нашу гибнущую планету. Да здравствует Тот День! Да здравствуют наши Лорды!

Внезапно детский хор прерывает послание.

Фортис приподнимает брови:

– Теперь ты не можешь сказать, что никогда не встречалась с Главным Послом. Очаровательный парень, тебе не кажется?

– День Объединения? Что еще за фигня такая? – Я трясу головой, когда хор умолкает.

– Это, друзья мои, называется политикой, – вздыхает Фортис.

Длинное белое оштукатуренное здание тянется вдоль улицы. Там, где штукатурка потрескалась и обвалилась, видны черные камни.

Форт, догадываюсь я. Древний форт.

– Это там твой друг?

– Нет, не там, далеко отсюда. В переулке. За свалкой, – отвечает Фортис.

Ну конечно.

Мы поворачиваем. В дальнем конце улицы – в тени форта – проходит небольшой грязно-коричневый канал. Облупившиеся дома вырастают прямо из воды. Их и заметить невозможно, если не искать специально. Строения выглядят заброшенными и нищими, их необитаемый ряд примыкает к ветхим зданиям, что выходят фасадами на другие улицы. И только если присмотреться как следует, можно заметить, что листы гофрированного железа, прикрывающие входы в лачуги, на самом деле кое-где отодвинуты, а в тени за ними притаились жилые комнаты.

– Смотрите, – взмахивает рукой Фортис.

Обвисшие черные веревки, сделанные как будто из резины, переплетены в массивные пряди и петли, как пучки волос.

Они выглядят так, словно до них никому нет дела, будто ими играли дети, да и забыли здесь.

– Электрические провода. Линии электропередач. Вы слишком молоды, чтобы знать о таких вещах. По этим проводам энергия передавалась от дома к дому, от магазина к магазину.

– Не слишком эффективная технология, – говорит Тима и морщится от яркого солнечного света, рассматривая веревки, висящие высоко над ее головой. – Все перепутано.

Тиме это не нравится.

– На самом деле нет. Но посмотрите туда. Это нечто вроде примитивной компьютерной связи. – Фортис показывает на большой ящик, расписанный синим, серебряным и оранжевым; он стоит на тротуаре у стены, сплошь покрытой граффити. – Телефонная будка.

Мы все киваем, как будто понимаем, что означают эти слова.

Идем дальше, спускаемся по ступеням к каналу и шагаем по дорожке, что тянется вдоль него. Необычные и прекрасные письмена, ничего для меня не означающие, отмечают некоторые из строений.

Мы останавливаемся перед одной такой хижиной, с буквами, написанными в зеркальном порядке. Рядом с ними на вывеске кланяется свинья в костюме, предлагая какие-то услуги, но я ничего не понимаю.

– Ах, как здесь легко представить старые добрые времена, а? Очень мило. Для свиньи, – хмыкает Фортис.

– Кто это? – Тут Тима отвлекается. – А там что?

Я смотрю, куда она показывает, и вижу, что мы дошли почти до самого конца канала и находимся неподалеку от места, где его вода встречается с водами реки, которая, похоже, протекает через центр города.

Фортис усмехается:

– Это Пинг. Река. Течет от Колоний Юго-Восточной Азии к Северным провинциям. Если вам нужно быстро сбежать – это как раз подходящая дорога.

Большая река настолько заполнена лодками всех форм и размеров, что непохоже, будто кто-то может двигаться по ней быстро. Я все еще смотрю, когда слышу скрипучий звук – жестяная дверь за моей спиной скользит в сторону.

– Ты! – Приветствие звучит не самым задушевным образом.

– Уильям! – Фортис как будто вполне спокоен. – Свинья собственной персоной! Впрочем, я уверен, костюм – прелестная деталь. Особенно для монаха.

– Меня зовут не Уильям, – рычит голос. – Уже не Уильям. И даже если я и свинья, то, по крайней мере, не змея. Тебе здесь не рады.

Я оборачиваюсь.

Человек, которого я вижу, меньше всего на свете похож на монаха.

Он ухмыляется, его рот раскрывается широко, как пасть пса в жару… и он вдруг бьет Фортиса кулаком в лицо, вкладывая в удар весь свой вес в три сотни фунтов.