Майкл Суэнвик - Однажды на краю времени (сборник)

– Да, очень, – согласился я, умолчав о том, что я ее убил. Равно как и о том, что из-за сбоя функции переходов коллегия нейроаналитиков признала меня невиновным, а после небольшой химической корректировки и двухдневного курса по методике подавления гнева отпустила без особых опасений.

И без надежды.

Тогда я и нашел утешение в религии. Католики не верят в сбои функции переходов. По мнению католической церкви, я согрешил. Раз согрешил, значит должен раскаяться, исповедаться и искупить грех. Я вознес молитву о прощении, епитимью с меня сняли. Бог меня простил.

Зато я сам себя не простил. У меня еще есть надежда.

Поэтому я никогда не соглашусь на оптимизацию. Меня мутит при мысли о силиконовом биочипе, который заставит поверить, что София погибла из-за нейрохимического диссонанса.

– До свидания! – сказал я.

Хеллен помахала рукой, даже не обернувшись. Она зашагала к вокзалу Куин-стрит и скоро исчезла из вида. Я закрыл дверь.

Хилл-стрит тянется по самым высоким точкам старого Глазго. Там с любого перекрестка по одну руку видно Чаринг-Кросс, по другую – Каукэдденс. На Хилл-стрит четко проявляется логика Глазго, средневековая, хотя большинство зданий викторианские, за исключением районов, которые во времена Второй мировой пострадали при бомбардировке, а потом были отстроены. Улицы тянутся, куда захотят, и образуют подобие сети. Есть такие узкие, что сейчас годятся лишь для одностороннего движения.

За Каукэдденсом город прорезает шоссе М8, старое, неоправданно широкое, давно заброшенное. Обрамленное ветхими строениями, шоссе портит районы, которые должно обслуживать. Мертвая дорога в обрамлении мертвой плоти пустых домов.

Еще дальше, у самого горизонта, мерцают гладкие поверхности и неясные очертания домов, в которых живут новые люди. Эти дома без оптимизированного разума не спроектируешь – тут и напряженная целостность, и интерактивная пленка. Жилища, полные скорости и света, я в таких бывал. Коридоры там идеальные, воздух аж поет, с этим не поспоришь.

Мне же больше по нраву ряды домишек, узкие улочки и ограды старого Глазго. Оптимизированные не претендуют на человечность, а я не претендую на то, что человечность архиважна. За человеческий быт я цепляюсь отчасти из ностальгии, но в основном потому, что чувствую в нем истинную ценность.

Я сидел на стуле с высокой спинкой, модели Чарльза Ренни Макинтоша, и смотрел на икону. В ней все, пусть это чувствую я один. В ней темная бескрайность человеческого разума. Какие глубины он таит!

Какие богатства!

Кейбордист играл подборку сонат Скарлатти для клавесина, коротенькие и изящные в своей сложности пьески в одну-две минуты длиной, а за окном тем временем неслось стадо хадрозавров. Сотни утиноклювых бестий вздымали облаком пыль, ухая на мило приглушенной, почти музыкальной ноте. Зрелище захватывало дух. Но только что подали hors-d’œuvres [29]: плезиозавра в водорослях, белугу на ломтиках яйца майазавра, крохотные канапе с жарким из додо и еще десяток других лакомств. Так что паническое бегство заурядных травоядных просто не могло с таким тягаться.

Никто особо не обращал на них внимания.

Кроме мальчишки. Он вглядывался в окно с напряженной жадностью, необычной даже для мальчика его лет. Я решил, что ему лет десять.

Подхватив бокал шампанского с подноса, я подошел к окну.

– Нравится, дружок?

– Как, по-вашему, что их напугало? – не оборачиваясь, спросил парнишка. – Это был не… – Тут он увидел ковбоев на джипах и сразу погрустнел. – Ну да.

– Приходится изощряться, чтобы угодить гостям. – Я указал стаканом на дальний лес позади равнины, где мчалось стадо. – Но там полно всяких хищников – троодоны, дромозавры… даже старик Сатана.

Мальчишка поглядел на меня с безмолвным вопросом.

– Мы так прозвали покалеченного старого самца рекса, который вот уже месяц ошивается вокруг станции, роется в наших мусорных баках.

Не стоило мне этого говорить. Парнишка был просто раздавлен. Ти-рекс подбирает объедки? Скажите, что это не так!

– Тиранозавры охотятся на все, что видят, – заметил я. – Как львы. Если он случайно увидит подходящую добычу, нападет не задумываясь, уж ты мне поверь. А когда тираннозавру больно, как старику Сатане… ну, другого такого свирепого и опасного хищника и не сыщешь. Он убивает, даже когда не голоден.

Это утешило мальчишку.

– Хорошо, – сказал он. – Я рад.

Мы еще несколько минут молча всматривались в опушку леса, выискивая там движущуюся тень. Потом прозвенел гонг, знаменующий начало обеда, и я отослал парнишку к его столу. К тому времени последние хадрозавры уже скрылись из виду.

Паренек ушел с видимой неохотой.

«Бал мелового периода» был крупнейшим благотворительным обедом, какие мы давали ради сбора средств на содержание станции: сто тысяч долларов за место и в дополнение аукцион до банкета и танцы после. Плюс каждый, кто покупал весь стол на шесть персон, имел право на собственного палеонтолога – подарок устроителей.

Я сам когда-то был застольным палеонтологом, пока не получил повышение. Теперь в смокинге и камербанде [30]я патрулировал банкетную залу, присматривая за тем, чтобы все шло гладко.

Появлялись и исчезали официанты. Видно было, как они скрываются за ширмами, где мы спрятали воронку времени, и тут же возникают по другую ее сторону, нагруженные тяжелыми подносами. Медальоны из стиракозавра под моцареллой из молока мастодонта – для тех, кто любит мясо. Археоптерикс-альмондин – для тех, кто предпочитает птицу. Радиччьо и папоротник – для вегетарианцев.

И все это под аккомпанемент музыки и приятной болтовни. И лучший пейзаж во всей вселенной.

К столу парнишки был приписан Дональд Хоукингс. Согласно плану, за этим столом сидела семья де Червиллов. Грузный флегматик – это богатей Джеральд, paterfamilias [31]. Подле него – Грейс, жена-трофей, теперь изящно стареющая. Рядом с ними двое гостей – Кэдиганы, которые выглядят несколько ошеломленными происходящим; вероятно, это любимчик из служащих и его супруга. Они по большей части молчат. Мрачная дочь, зовут Мелузина – в черном дизайнерском платье, которое невзначай подчеркивает великолепную грудь. Сразу видно, ей тут скучно: недовольство во плоти. А вот и парнишка по имени Филипп.

Я не спускал с них глаз из-за Хоукингса. Он у нас новенький, и я не думал, что он долго тут продержится. Но он очаровал всех за столом. Молодой, красивый, обходительный – у него было все, что нужно. Я заметил, как Мелузина откинулась на спинку стула, молча рассматривая его из-под темных ресниц. Хоукингс, отвечая на какие-то слова Филиппа, вспыхнул мальчишеской, «черт меня побери» улыбкой. Жар детского восторга чувствовался через всю залу. Тут загудел вибропейджер, и мне пришлось выскочить из позднего мелового периода назад на кухню, то есть на базу, в 2140 год.