Майкл Суэнвик - Однажды на краю времени (сборник)

– И сколько же, – голос архангела был угрожающе тих, – вам заплатили?

Билли Бонс непокорно выпятил нижнюю челюсть:

– Сорок пять долларов.

Зашумели все, кто знал Билли Бонса. Мы просто не могли сдержаться. Люди улюлюкали и держались за животы от хохота, от которого по их щекам катились слезы. Мысль о том, что старый пират сунет голову в петлю из-за столь жалкой суммы, была просто смехотворной. Он посмотрел на нас, багровея от злости.

– Так вы сделали это не ради денег, – произнес Багамотежт.

– Нет, – пробормотал он, – видимо, не из-за них.

Следом одну за другой вызвали Лабель, Эфрею и Салли, заставив тех покаяться и признать свою вину. Потом очередь дошла и до меня.

– Малкольм Рейнольдс, – сказал архангел, – ваши товарищи утверждают, что, беспокоясь о чистоте вашей души, они не стали посвящать вас в свои планы. Нет ли у вас какой бы то ни было причины или желания оспорить их слова?

Во мне вдруг что-то переломилось.

– Нет, нет и нет! – закричал я.

Трудно было не заметить брезгливое выражение, возникшее на лице Билли Бонса, и полные грусти взгляды, которые бросали на меня девушки, но мне уже было все равно. Я много через что прошел, и силы мои наконец иссякли. Я видел, что происходит в Дидди-Ва-Дидди и дальше к югу от него… видел и не имел ни малейшего желания иметь ко всему этому отношение.

– Да, виноваты только они… я к этому не причастен! Клянусь, что если бы знал, то сдал бы их с потрохами раньше, чем что-либо произошло!

Судьи переглянулись. А потом один из них, хотя я до сих пор не помню, кто именно, вынес свой вердикт.

Теперь у нас новый экипаж. Из прежней смены остались лишь я да старина Козлоног. Поезд как и прежде бегает по рельсам. Судьи рассудили, что любовь Сахарка к матери и тот факт, что он добровольно рисковал обречь себя на вечное проклятие, чтобы только быть с ней, вполне достаточное основание позволить ему перебраться в местечко получше, где мама сможет за ним приглядывать. Лабель, Эфрея, Салли и даже Билли Бонс разрушили тот идеальный баланс своих душ, что привязывал их к железной дороге. И все дружно отправились Наверх.

Что до меня, то я сам испортил себе всю малину. Суд принял мое заявление о непричастности, а потому я остался там же, где и был. Девочки очень расстроились, как и я, чего уж греха таить. Но сделанного не воротишь. Вынеся решение, местный суд уже не принимает апелляций.

Я даже прощу Билли Бонсу ту нахальную ухмылку, что прилипла к его лицу, пока ему вручали именные нимб и крылья. Он смотрел так, будто в очередной раз надурил разом весь белый свет. Но было подлинным и чистым удовольствием видеть, как преобразились Лабель, Эфрея и Салли. Они были славными девушками. И заслуживали только самого лучшего.

За всей этой суматохой мы только в Белутахатчи заметили, что Джеки воспользовалась остановкой и последовавшим за ней судом, чтобы ускользнуть с поезда. Полагаю, она свято верила, что сумеет пройти триста восемьдесят миль по черным топям, избежав зубов мириад населявших их разномастных тварей, от одного взгляда на которых кровь способна застыть в жилах. Затем ей предстояло как-то преодолеть мост над Ахероном – конструкцию высотой в полмили, где негде спрятаться от проносящихся поездов – и найти способ незаметно вернуться в Нью-Джерси.

Меня берет тоска, когда я пытаюсь думать о ее участи.

Пожалуй, на этом рассказ о ней можно было бы и закончить. Однако есть кое-что еще.

Буквально на днях я получил открытку из Чикаго. Она имела такой помятый и потертый вид, словно весьма долго путешествовала в почтовых мешках. Обратного адреса не было. Только фотография заведения «Bar-B-Q», которое при желании не составило бы труда отыскать. А вот что было написано на обратной стороне:

Если одна граница столь скверно охраняется, то какие могут быть проблемы пролезть и через вторую? Я придумала один план, сулящий хорошую выгоду при довольно умеренных рисках. Интересует?

P. S. Не забудь захватить свою униформу.

Похоже, я все-таки еду в Рай. А почему бы и нет?

Ада я на своем веку уже насмотрелся.

И вдруг, пока я брел вниз головой по телефонным проводам, глядя под ноги, на плоское, холодное, кое-где присыпанное колючими яркими звездами небо, меня осенило: стоит на миг поддаться слабости, сделать маленький шажок вбок – и все. И я вечно буду падать вверх, к недостижимым высотам ночи. Тут меня обуяла какая-то удаль, и я перешел на бег.

Ах, как пели провода под моими ногами! Ах, как они качались и выгибались надо мной, пока я мчался сломя голову! Мимо кафе-закусочной «Рикки», и в гору, в гору, в гору. Мимо старой шоколадной фабрики и комбината «Ай-Ди-Ай», где делают рекламные дисплеи. Мимо автосервисов, мимо «А. Дж. Лакорс: Электромоторы-Регуляторы-Запчасти». Выше и выше, по склону, который становится все круче, вдоль извивающейся, как змея, вереницы коттеджей, что карабкается к самому Риджу. Дважды я обгонял пешеходов, скрючившихся и закутанных, пригнувших головы, но не побежденных, – шут знает, какие таинственные дела выгнали их из дома в такую погоду. Они-то меня не замечали, само собой. Где уж им, пешеходам. Впереди уже показалась ферма, где выращивают антенны – честно, целое поле антенн. И Семь Сестер, разукрашенные красными огоньками, как новогодними гирляндами, приросшие к земле, словно сталактиты. «Куда бежим, малыш?» – проворковала одна из телебашен – кажется, Гегемона – скрипучим, хриплым от помех голосом.

– Отстань, – процедил я, не замедляя бег, и все семь башен захихикали.

По шоссе, бормоча, ползли машины. Эта местность, хотя люди постарались заселить ее и вообще привести в порядок, изобиловала оврагами, с которыми ничего нельзя было поделать. Вот и здесь, сразу за обочиной, начинался непригодный для строительства крутой скалистый обрыв – царство деревьев и мусора. Коробочки от макдоналдсовских гамбургеров и белые целлофановые пакеты махали вслед проезжающим автомобилям. Я прибавил ходу и начал выкладываться по-настоящему.

Примерно в квартале от Риджа я поскользнулся и чуть не упал. Еле успел ухватиться за столб. Ужасаясь собственной беспечностью, я повис над бездной. Голова кружилась. Нервы шалили. Земля, чугунным щитом нависшая над моей головой, была черней, чем сама чернота, и все же я чувствовал: она, точно охотничья собака, принявшая стойку, готова в любой момент наскочить на меня, раздавить в лепешку, размазать в ноль. Я с ужасом уставился на нее.

Кто-то выкрикнул мое имя.

Я обернулся. Прозрачная голубая фигурка приникла к телеантенне на крыше маленького кирпичного коттеджа. Ага, Вдова Чарли. Рукой, мерцающей серебристым огнем, она указала в дальний конец Рипке-стрит. Я крутанулся вокруг столба – посмотреть, кто там.