Джек Макдевит - Око Дьявола

– Как все прошло? – спросил Алекс.

– Трудно сказать, – ответил Джамбри. – Я высказал свою точку зрения: прекращение вражды пойдет всем на пользу. Он ответил, что Конфедерации нельзя доверять. Тоже мне новость! Но он считает, что ее нужно постоянно провоцировать, выводить из равновесия. Если объявить об одностороннем прекращении огня, Конфедерация, как опасается он, воспользуется передышкой для перегруппировки сил и нанесения решающего удара.

– Мне казалось, – заметила я, – что между нами мир.

Джамбри болезненно улыбнулся:

– Не совсем.

– И что в итоге?

– Обе стороны должны объявить об окончании вражды и готовности к переговорам.

– И что вы сказали ему?..

– Что мы над этим работаем, пытаемся договориться.

– Он не сказал, что об этом думает главный министр? – поинтересовался Алекс.

– Нет. По его словам, главный министр держит свои мысли при себе.

Алекс нахмурился:

– Кассель, но ведь это невозможно?

– Конечно. Мы можем закрываться от других, но только на короткое время. Скорее всего, в последнее время он просто не бывал рядом с главным министром.

– И все же куда вероятнее, – заметил Джамбри, – что он просто не хочет говорить.

Мы отправились в заведение, которое нравилось Касселю, пытаясь делать вид, будто встреча прошла удачно.

У «немых» нет алкоголя. Но Кассель сумел найти для нас фруктовый сок, приятный на вкус и слегка ударявший в голову. Заказав по бокалу, мы подняли тост за секретаря по делам флота, после чего Джамбри отправил зашифрованные сообщения Килгору и нашей команде в Конфедерации.

Я спросила Касселя, сколько, по его мнению, придется ждать, прежде чем главный министр примет решение.

– Никто не может знать, Чейз, – сказал он. – Может, утром. А может, вообще никогда. Но не исключено, что для них это станет поводом надавить на Конфедерацию и возложить моральное бремя на директора.

Три дня спустя мы получили сообщение от секретаря: «Информирую вас о том, что главный министр уделяет огромное внимание вашей просьбе и, более того, осознает опасность промедления. Прилагаются все усилия для получения удовлетворительного результата. Сообщу, как только решение будет принято».

– Что именно он решает? – спросила я Касселя. – Стоит ли объявлять о прекращении огня? Стоит ли вообще вести с нами переговоры?

Этого Кассель не знал.

– Хочешь знать, что думаю я?

– Ты сомневаешься, что мы получим хоть какую-то помощь.

– Именно так. Извини. – Он уставился в пространство. – Мы уже многие годы противостоим Конфедерации. Помнишь, мы говорили, что людям свойственно обманывать себя, поддаваться на самоуговоры?

– Таких много.

– Верно. И чтобы выполнить вашу просьбу, им – администрации – придется сменить курс на прямо противоположный, что не добавит им политической популярности. Все решат, что главный министр ставит под удар миры Собрания без всякой необходимости.

– Речь идет о целой планете.

– Да.

– А в итоге все сводится к его политической карьере.

– Я этого не говорил. Я сказал – может быть. Или подумал.

– Кассель, меня удивляет, что ты мог вообще подумать такое. Ты когда-нибудь оказывался к нему настолько близко, чтобы прочесть его мысли?

– В каком смысле?

– Заглянуть ему в голову, так же как ты можешь заглянуть в мою.

Кассель снова поколебался:

– Да.

– Думаешь, он в состоянии это сделать? Сменить курс?

– Возможно. – Он положил большую руку мне на плечо. – Извини.

– И вы еще обвиняете нас в том, что мы дикари.

По неофициальным каналам Кассель узнал, что до принятия решения остается меньше недели. Цирцея познакомилась с «немым»-физиком и стала жить при лаборатории. Джамбри бродил по Новой Воларии, стараясь завязать как можно больше знакомств. Он даже несколько раз выступал с лекциями, говоря не столько о дипломатии, сколько о науке и культуре, благодаря чему обзавелся друзьями из числа влиятельных персон.

Мы с Алексом решили, что настал подходящий момент для визита к Селотте, и отправились в Музей инопланетных форм жизни.

Человечество занимало в нем главное место, как единственная из известных «немым» технических цивилизаций, кроме их собственной. Правда, вход в зал, посвященный людям, охранял аватар неандертальца. Бородатый и мускулистый неандерталец оглядывал зал враждебным и одновременно пустым взглядом. Когда посетители приближались к нему, он потрясал копьем, рычал, ворчал и совершал непристойные телодвижения.

В музее имелось большое собрание нашей литературы. Я с радостью отметила, что зал оружия несколько уменьшился в размерах после моего предыдущего визита. Нет, копья, ружья, излучатели и бластеры никуда не делись, но больше не занимали основное место в экспозиции. Похоже, Селотта узнала нас лучше.

Алекс проводил все время в Зале человечества, с вожделением разглядывая то один, то другой экспонат. Музей располагал обширной коллекцией скульптур, ламп, устройств связи, мебели, столовых приборов, дневников, спортивного снаряжения, религиозных текстов и прочих артефактов, возрастом до четырнадцати тысяч лет.

– Невероятно, – сказал Алекс. – Где они все это раздобыли?

Он подозревал, что часть экспонатов происходит с Земли дотехнологической эпохи. Позже он поинтересовался этим у Селотты.

– Подтверждений нет, – ответила та. – Но речь идет об очень давних временах. Кто знает?.. Многое не поддается точной датировке.

На третий или четвертый день, устав от артефактов, я набралась смелости и отправилась на пляж. Ашиурки носят купальные костюмы, закрывающие тело от шеи до колен, с рукавами до локтей. Я готова была следовать местным обычаям, но ни у кого не нашлось купального костюма, подходящего мне по размеру. Мой собственный выглядел по их меркам достаточно откровенно: я даже забеспокоилась, что представители власти сейчас уволокут меня прочь. Но Селотта заверила меня, что никто не сочтет меня сексуальной – в лучшем смысле этого слова, добавила она. Итак, поводов для тревоги не было.

Мужские костюмы тоже закрывали практически все тело от шеи до колен. Странно, подумала я: в обществе, где каждому доступны самые сокровенные мысли других, принято полностью скрывать тела.

На пляже, как и у нас дома, отдыхали семьи с детьми, парни и девушки гонялись друг за другом. Я немного посидела, вслушиваясь в шум моря. Здесь я весила на несколько фунтов больше, чем на родной планете, и мне вдруг показалось, что это заметно всем, хотя то была лишь иллюзия. Так или иначе, здесь, среди созданий, которые разглядывали меня с тревогой и отвращением одновременно, моя внешность не имела особого значения.