Дэвид Брин - Бытие

Бин остановился перед морским чудовищем. Поставил сумку в грязь и поднял обе руки, чтобы снова написать на ладони:

«А что с ней?»

Робот на несколько мгновений задумался, потом ответил:

«Она ничего не знает о моей миссии, хозяевах и цели. Пусть живет».

В глазах женщины появилась благодарность, и это укрепило Бина, придало твердости его шагу. Он подошел ближе. И хотя не мог сдержать дрожь, поднял сумку с мировым камнем и сунул в пасть змее. Потом – вес камня ему больше не мешал – улегся горизонтально и начал продвигаться внутрь.

Это был его второй необычный поступок.

Первым и еще более необычным – он размышлял об этом весь следующий час – было то, что он сделал, заползая внутрь: сунул руку под пояс, снял нечто гладкое и почти прозрачное и бросил назад, ниже глаз змеи, так чтобы она не могла увидеть, но женщина увидела бы обязательно.

Ян Шэнсю дал мне это для защиты от нападающих, а теперь я отдал это одному из них. Разве в этом есть смысл?

Но почему-то он чувствовал, что есть.

Врачи хотят, чтобы я упражнялась. Привыкала к новому телу и органам чувств. Но мне не хочется.

Не потому, что больно. Хотя больно, иногда даже очень. Но причина не в этом. Боль больше не расслабляет, как раньше. Я испытала ее столько, что она стала знакомым попутчиком. Я теперь рассматриваю ее как… данность.

Вам кажется, что я говорю как робот? И что это соответствует моим электромеханическим пальцам, которые я сгибаю, и глазам из геля в моих пустых глазницах, откуда когда-то смотрели карие глаза, данные мне от рождения? Но нет, ничто из этого не вызывает у меня отвращения. Даже то, что я, оказывается, заключена в компактный цилиндр, который передвигается на кибернетических сегментных колесах. Этот аспект – вращение, щелканье – не так плох, как можно было бы ожидать.

Признаюсь, я удивилась, когда впервые посмотрела этими глазами на свою новую механическую руку и увидела, что ́держу. Каменный инструмент, сердечник возрастом в сорок тысяч лет, который дал мне в Альбукерке Акинобу Сато. Какое-то время я могла только смотреть, как мои пальцы – невольно – сгибаются, стискивая этот артефакт. Сжимая так, как я привыкла делать. Ощущение прикосновения было одновременно знакомым и необыкновенно странным.

Ах, как хорошо было снова держать в руках предмет, хотя сенсорная паутина, посылающая сигналы в мой мозг, вызвала сопутствующие ощущения синеэстезии. Казалось, всякий раз, как я глажу древний камень, вспыхивают искры в тех местах, где древние праинженеры когда-то приделывали лезвие, создавая древнейшие орудия своего времени. Поворачивая камень в руке, я слышала звуки, похожие на звон далеких волшебных колоколов, плохо настроенных, и чувствовала запах сажи и времени.

– Зачем вы мне это дали? – спросила я врачей. Они удивленно ответили, что я сама попросила дать мне реликт эпохи плейстоцена. Может, из-за какой-то неосознанной иронии? Соприкосновение инструментов, созданных гомо сапиенс в начале и в конце его существования, как в фильме Кубрика?

Я не помнила этой просьбы.

Нет, весь процесс поразительно интересен. Я им благодарна. Доктор Тургесон сегодня спросил меня, рада ли я участию в этом эксперименте, рада ли тому, что не выбрала другую возможность – нырнуть в глубокую заморозку в надежде на передовую медицину грядущего века.

Что ж, почему бы не остаться здесь и сейчас, если я все воспринимаю и способна оценить свое участие в игре? Обладая зрением и подвижностью, я могу еще продолжить карьеру – порхать по всему миру, интервьюировать знаменитостей, у которых язык не повернется отказать прославленной героине-репортеру с ее никогда не мигающими киберглазами, облаченной в жесткий сегмокостюм. Да и кто захочет надеяться на крионическое воскресение в каком-нибудь розовом будущем… когда чужаки из артефакта утверждают, что никакого завтра не будет?

Проблема не в этом. И я не слишком расстроилась, когда меня впервые пришел навестить Уэсли со своей новой женой. Их предложение группового брака очень лестно (яичники – единственная моя часть, которая благополучно пережила взрыв). Но меня это не заинтересовало.

Нет. Я жалуюсь на другое. Мне жаль терять время. Жаль отвлекаться на новое тело и его восприятие мира. Я хочу вернуться в кибервселенную и оставаться там по двадцать часов из двадцати четырех. Присоединиться к вам, друзья мои. Мои товарищи по «умной толпе». Мои сограждане-однополчане. Мои псы, принюхивающиеся, сопоставляющие и лающие в поисках истины!

Так что у вас сегодня для мамочки? Что случилось в тот короткий, но скучный период, когда я отсутствовала, контактируя с реальным миром?

Баскская Химера.

Конечно, Мейлин знала это словосочетание. Все на Земле слышали эту легенду: как храбрая девушка предложила выносить семя возрождающейся расы. Человека, который вымер десятки тысяч лет назад.

Когда дом матери-девственницы – исследовательский центр в Испанских Пиренеях – испарился в грибообразном столбе пламени, многие посчитали это справедливой карой за такие грехи, как высокомерие, гордость и даже зоофилия.

Десятки миллионов горевали.

А сотни миллионов облегченно вздохнули. Оплакивая жестокое убийство, они радовались тому, что эта больная проблема переходит к последующим поколениям.

И только десятки тысяч цеплялись за надежду, распространяя слухи, что Агурне Арришака Бидарте жива, что ей удалось каким-то образом спастись от ядерной катастрофы в Наварре, найти убежище и родить своего ребенка. Даже в далеком Китае, в полуразрушенном доме на пустынном участке рядом с загрязненным Хуанпу, имея единственную возможность смотреть видеодрамы, Мейлин следила за этой историей как за древней трагической и романтической легендой народа хань.

Поэтому, когда ей навстречу, чтобы поздороваться, поднялась самая настоящая Мадонна с младенцем, Мейлин лишилась дара речи. Агурне Арришака Бидарте оказалась ниже ростом, чем она думала, у нее были темные волосы в мелких завитках, смуглая кожа и теплая улыбка; улыбаясь, она протягивала правую руку. Мейлин на мгновение задумалась, не должна ли поцеловать эту руку, как поступали в некоторых восточных фильмах минувших дней. Нет: все закончилось рукопожатиями в новом духе: обе женщины сжали друг другу предплечья – в санитарном смысле это было безопаснее, чем пожимать потные ладони.

Теплое рукопожатие Агурне обещало дружбу. Солидарность.

– Рада встрече, – сказала она на пекинском диалекте с сильным иностранным акцентом. – Нам многое нужно обсудить. Но сначала позволь представить моего сына. Недавно он выбрал для себя имя Ихобаск. Ихо, поздоровайся.