Грег Бир - Город в конце времен

Очень возможно, что Чато уже поставил в известность квартального с их домашнего уровня. Так что, похоже, Джебрасси не найдется места в околотке – пусть даже по соседству имелось несколько вакантных ниш.

Итак, он предоставлен самому себе. Ему больше не суждено увидеться со своими бывшими опекунами, разве только по чистой случайности – скажем, на базарных рядах, – да и в этом случае они его не признают. Он добился-таки статуса, о котором, как ему представлялось, вечно мечтал – стал свободным. И от этого было больно. Куда там боевым ранам…

Джебрасси встал на ноги и осмотрелся, надеясь увидеть кого-нибудь, пусть даже врага – лишь бы он держал в руках большой, щедрый кувшин.

Поле расчистили – семеро лежачих раненых, к счастью, не слишком серьезно пострадавших, что несколько подпортило настроение более кровожадным членам племени, – и подняли затворы новархии в Тенебре, между внутренними лугами и первым островом: сквозь открытый шлюз хлынула вода, извиваясь тугими синусоидами. Спущены ярко расцвеченные лодки, в них посажены гребцы, – и вот совсем иной род соплеменников берется за грубую, дерзкую морскую битву всех против всех. Те, кто сражались ранее – и еще были в состоянии ходить, – собрались вдоль парапета, ели, пили, подбадривали и проклинали сородичей до тех пор, пока не обессилили окончательно. Вечерний свет померк до серо-бурого оттенка. Затворы спущены и воды отведены. Потрепанные лодки подняты на стапели, откуда их вкатят в ангары, а те из зрителей, кто пил слишком большими глотками и уже не мог шевельнуться, поручены заботам их верных друзей. Все прочие, прихрамывая, поковыляли в обратный путь сквозь луга и поля – под выразительные жесты угрожающе вскинутых кулаков, когда их путь пролегал слишком близко к огородам и садам, где местные крестьяне еще не успели собрать урожай. Совсем уж немногочисленные группки особо крепких воинов песнями и плясками расточали последние капли энергии на всем протяжении мостов до их родных островов-бастионов, пребывая в счастливом убеждении, что маленькие войны были замечательной вещью, идеально подходившей для того, чтобы древнее племя и впредь оставалось здоровым и не скучало.

Джебрасси оттолкнулся от замызганной стены, скривился от боли в перебинтованных руках, когда пришлось за что-то ухватиться, чтобы не потерять равновесие – нынче он выпил изрядное количество торка, – и лишь в этот момент сообразил, что на него кое-кто смотрит, да еще при этом сам остается видимым.

Он повернулся с величавой (как он надеялся) грацией великого воина – и напоролся на острую, критически взвешивающую оценку, исходившую от сияния. На симпатичной молоденькой самочке был открытый жилет и струящиеся складками шаровары: их цвет говорил о ее принадлежности к обитателям среднего блока второго островного бастиона – как и сам Джебрасси… во всяком случае, до сегодня.

Сияние приблизилось. В тускнеющем свете ее коротко стриженные волосы отливали полированным блеском; пронзительный взор неподвижен и столь полон решимости, что Джебрасси невольно оглянулся на деловито суетящуюся толпу, ожидая, что из нее вот-вот вынырнут пер и мер девушки и либо уведут ее прочь, либо потребуют от его уже несуществующих опекунов немедленной коллективной аттестации качеств Джебрасси…

Что, разумеется, поставило бы молодого воина в весьма щекотливое положение.

Джебрасси ответил ей недоуменно-величественным взглядом. Девушка подошла на расстояние нескольких дюймов, обнюхала его и улыбнулась.

– Тебя зовут Джебрасси… я не ошиблась?

– Мы не встречались, – гордо заявил он, собрав в кулак остатки сообразительности.

– Говорят, ты любишь драться. Драки – бесполезная трата времени.

От неожиданности он споткнулся о пустой кувшин.

– Есть что-то более достойное? – спросил он, с трудом удержавшись на ногах.

– У нас с тобой три точки соприкосновения. Первая: когда мы дремлем, то блуждаем.

Вряд ли ей удался бы более чувствительный удар – если не сказать, более болезненная рана. О блуждании он говорил лишь Кхрену, закадычному другу. В его хмуром взгляде отразился гнев, затем подлинная тоска и неловкость; Джебрасси оглянулся на толпу, помаргивая и осоловело следя за тем, как люди покидают поля веселыми, говорливыми стайками, взбираясь на эстакады.

– Я пьян, – пробормотал он. – Нам даже разговаривать не следует.

Он шагнул было в сторону, намереваясь уйти, но девушка кренделем сунула свою руку ему под локоть и заставила остановиться.

– Ты не дал мне закончить. Я хочу покинуть Кальпу. И ты тоже.

Джебрасси уставился на нее с тем изумлением, которое выглядит особенно выразительно у человека нетрезвого.

– Да откуда ты все знаешь?

– Какая тебе разница?

Он улыбнулся. Можно сказать, расплылся в лукавой усмешке. А что? Похоже, его ожидает-таки небольшое, пряное приключение… два беззаботных юных существа, улизнувших из-под опеки. Выражение сияния не изменилось, если не считать презрительной дрожи длинных ресниц.

Обескураженный и удивленный, он решился спросить:

– А что третье?

– Если хочешь знать, – ответила она, посверкивая глазами в прощальном свете сумерек, – приходи к Диурнам за несколько минут до отбоя. Меня зовут Тиадба.

С этими словами она повернулась и легко взбежала на эстакаду, оттуда на мост – да, такую не догнать… особенно если выпьешь.

Под дрожащим светом, в пульсирующих сумерках, Гентун внес очередные наблюдения в дневник – он хранил его в кошеле, вместе с небольшой зеленой книжицей, – и продолжил обход этажей первого островного блока.

По-прежнему невидимый, он перемещался от ниши к нише, делая записи на чистотексте с помощью цветочного перста, чей кончик в свое время по его приказу окунули в мягкое серебро, испытывая смешанное чувство привязанности и скорби, когда доводилось наблюдать за рождением очередного поколения этого древнего племени.

Мысли Гентуна непослушно разбегались. Еще до того как стать Хранителем, он изучал историю города – и, подобно прочим историографам Кальпы, это означало, что ему почти ничего не было известно о великом событии. Все, что он знал, но никогда не наблюдал воочию, началось с гладкой вуали предельного мрака, забрызганного триллионами звезд – началось с Яркости, к этому времени успевшей стать не столь убедительной, как воспоминание, хотя и чуть более реальной, нежели сон.

За первые сто миллиардов лет Вселенная расширилась так, что ее ткань растянулась донельзя, местами обнажив бреши, где пространственно-временные измерения приобретали совершенно новое значение – или полностью теряли свой смысл. Галактики превратились в уродцев, выгоревших изнутри, перекореженных, пошедших старческими морщинами.