Грег Иган - Отчаяние

Сюрреализм какой-то. Я никак не мог сосредоточить на ней взгляд, земля слишком сильно вибрировала.

– Нельзя здесь оставаться! Вы что, не понимаете? Мы утонем!

Она снова мотнула головой. На мгновение размытые движения обрели четкость. Она улыбнулась мне, как испуганному грозой ребенку.

– Не волнуйтесь! Все будет хорошо!

Что ж она думает – когда нахлынет океан, мы… будем держаться друг за друга? Миллион тонущих беженцев, сцепив руки, плещутся в волнах?

Безгосударство свело с ума своих детей.

Нас окатило дождем брызг. Я скрючился, прикрыл голову руками, представляя, как, разрывая трещинами поверхность, разгерметизировавшуюся скалу заливают потоки воды; а когда снова открыл глаза, невдалеке, метрах в ста к югу, вздымался к небесам гейзер – жутковатая в лунном свете серебристая нить. Стало быть, путь к подводной скале уже отрезан. Нам не спастись.

Я тяжело опустился рядом с девушкой.

– Почему вы бежали в противоположном направлении? – прокричала она, – Сбились с дороги?

Протянув руку, я коснулся ее плеча – хотелось рассмотреть лицо. В полном недоумении взирали мы друг на друга.

– Я из отряда скаутов, – кричала она, – Я должна была остановить вас на выходе из лагеря, но подумала, что вы просто хотите немного пройтись, поискать удобную точку для съемок.

Переносная камера осталась в моей сумке. Мне и в голову не пришло ею воспользоваться, вернуться в лагерь, снимать, как его затопит, транслировать на весь мир это массовое убийство.

На секунду-другую дождик усилился, потом сошел на нет. Я посмотрел в сторону юга. Фонтан гейзера сник.

И тогда я впервые заметил, что у меня дрожат руки.

Земля больше не содрогалась.

И что это означает? Обломок рифа, на котором мы лежим, оторвался от острова и плывет безмятежно, как отколовшийся от ледяного щита айсберг, – до тех пор, пока не захлестнет волна?

В ушах звенело, тело сотрясала дрожь, но я поднял глаза к небу. Звезды были неподвижны, как скалы. Или наоборот.

И когда девушка одарила меня дрожащей измученной улыбкой, в глазах ее стояли слезы облегчения. Думает, это испытание позади. А меня предупреждали: не считай, что знаешь лучше. Я вопросительно смотрел на нее; сердце все еще колотилось от ужаса, в груди теснились надежда и неверие. Я вдруг поймал себя на том, что протяжно всхлипываю, хватая ртом воздух.

– Почему мы не гибнем? – совладав с голосом, спросил я, – Окраинные участки острова не могут держаться на плаву без литофилов. Почему мы не тонем?

Она села, скрестив ноги. На мгновение отвлеклась, растирая ушибленную икру. Потом подняла на меня глаза, оценила глубину моего недоумения и, тряхнув головой, принялась терпеливо объяснять:

– Литофилы на окраинах острова никто и пальцем не трогал. Милиция послала к подводной скале водолазов и накачала внутрь вяжущий материал, чтобы заставить литофилы дегазировать залегающие поверх базальта породы. В полость хлынула вода – а в центральной части острова поверхностные пласты тяжелее воды.

Она лучезарно улыбнулась.

– По-моему, так. Город мы потеряли. Но зато приобрели лагуну.

В лагере царило радостное оживление. Тысячи людей высыпали из палаток, в свете луны осматривали, не ранен ли кто, ставили упавшие палатки, праздновали победу, оплакивали город; кто-то рассудительно напоминал любому, кто согласится слушать, что война, возможно, еще не окончена. Никто не знал наверняка, какие силы, какое оружие могло быть укрыто вдалеке от города и уцелело, когда центральная часть острова погрузилась в океанскую пучину, никто не знал, какие чудовища еще могут выбраться из лагуны.

Я отыскал Акили. Он(а) был(а) цел(а) и помогал(а) устанавливать упавший тент над насосом. Мы обнялись. Я был весь истерзан, лицо покрыто запекшейся кровью, в третий раз вскрывшаяся рана излучала вспышки боли, точно вольтова дуга, – и все же никогда не чувствовал я себя таким живым.

Акили осторожно разжал(а) мои руки.

– В шесть утра в сети поступит изложение ТВ Мосалы. Посидишь со мной, подождешь?

Он(а) смотрел(а) мне в глаза, не скрывая ничего – ни страха перед грядущей эпидемией, ни боязни одиночества.

Я сжал руку Акили.

– Конечно.

Я пошел в туалетную палатку, привести себя в порядок. Слава богу, канализационные отводы оставили открытыми, и во время землетрясения еще не переработанные сточные воды не хлынули на поверхность под давлением воды. Я смыл с лица кровь и осторожно разбинтовал живот.

Рана все еще немного кровоточила. Я и не представлял себе, как глубоко проклятое насекомое располосовало мне живот своим лазером. Наклонившись над раковиной, я почувствовал, как трутся друг о друга края пореза; длиной он был сантиметров семь-восемь. Обожженные ткани брюшной стенки запеклись – и вот теперь омертвевший рубец разошелся.

Я огляделся. Никого. «Что-то ты не то задумал», – шепнул внутренний голос. Да ладно, я ведь под завязку накачан антибиотиками во избежание внутренней инфекции…

Зажмурившись, я запустил вглубь раны три пальца; нащупал тонкий кишечник – теплый, упругий, мускулистый, выскальзывающий из пальцев. Вот эта самая часть моего тела едва не убила меня, безжалостно выжимая насухо, сбитая с толку чужеродными ферментами. Но тело не может быть предателем. Оно лишь подчиняется законам, которым обязано подчиняться, чтобы выжить.

Накатила боль, и я застыл. Кто я: Бонапарт в чумном госпитале, трогающий чужие язвы? Или Фома неверующий-в-себя? – но руку из раны вытащил и снова привалился к пластиковой раковине.

Мне хотелось встать перед зеркалом и провозгласить: Вот оно. Теперь я знаю, кто я. И безоговорочно принимаю себя таким, как есть. Я – машина, приводимая в движение кровью, я – существо из молекул и клеток, я – узник ТВ.

Только зеркала не было. Ни в уборных в лагере беженцев, ни в Безгосударстве вообще.

А спустя пару часов эти слова станут еще весомее – потому что к рассвету мне откроется наконец истинная суть ТВ, благодаря которой я и смог их произнести.

По дороге к палатке Акили я вынул ноутпад и пробежался по международным сетям. Комментаторы взахлеб расписывали, какой удар по захватчикам нанесли анархисты.

Больше всех, однако, отличилась ЗРИнет.

Начали они с показа самой лагуны – огромной, зловеще спокойной в лунном свете, почти идеально круглой, словно затопленный водой кратер древнего вулкана. Там, под ней, невидимая глазу, – подводная скала. Сам того не желая, я вдруг проникся жалостью к сгинувшим в морской пучине наемникам, которых и в глаза не видел. Преданные самою твердью земною, они умирали, объятые ужасом, – и ради чего? Всего лишь ради денег и благополучия акционеров «Ин-Ген-Юити».