Чайна Мьевиль - Вокзал потерянных снов

Айзек молча ждал.

– Как ты меня разыскал? – все-таки спросил он, не дождавшись продолжения.

– За мной… долгий путь, Гримнеб…лин, – сказал Каръучай. – Я – яхджхур… охотник. Много дней охочусь. И в пути, и здесь. Сейчас я охочусь с… золотом и бумажными деньгами… Моя дичь оставляет след слухов… и воспоминаний.

– Поверить не могу, что ты нас нашел, – резко выдохнул Айзек. Он боролся с назойливым предчувствием финала, зло гнал от себя тревогу. – Если ты сумел, чертова милиция и подавно сможет, а тогда… – Он нервно прошелся вперед-назад, опустился на колени возле Лин, ласково погладил ее.

– Я здесь ради правосудия, – сообщил Каръучай, и Айзек, уже раскрывший было рот, смолчал. Ему стало душно. – Шанкелл, – сказал Каръучай. – Скудное море. Миршок.

«Я слышал об этом маршруте, – зло подумал Айзек. – Мог бы и не говорить».

– И охота… охота на протяжении тысяч миль. Поиски правосудия.

Обуреваемый гневом и печалью, Айзек проговорил:

– Ягарек – мой друг.

Каръучай продолжал так, будто его и не перебивали:

– Когда стало известно, что он сбежал после… суда… меня выбрали, чтобы идти за ним…

– И чего же ты хочешь? – спросил Айзек. – Что собираешься сделать с ним? Еще что-нибудь ему отрезать?

– Мне нужен не Ягарек, – ответил Каръучай. – Мне нужен ты.

Айзек в полной растерянности глядел на него.

– Это от тебя зависит… чтобы исполнился приговор… – безжалостно продолжал Каръучай.

Айзек не мог произнести ни слова.

– Твое имя впервые мне попалось в Миршоке, – сказал Каръучай. – Оно было в списке. А потом здесь, в этом городе, оно встречалось мне снова и снова, пока… пока не стало важнее всех других. Ягарек… Вы с Ягареком связаны. Люди шептались… о твоей научной работе. О летающих чудовищах и волшебных машинах. Я знаю: Ягарек нашел то, что искал. Ради чего он преодолел тысячи миль. Гримнебулин, ты не должен препятствовать исполнению приговора. Я здесь, чтобы просить тебя… не делай этого… Что произошло, то произошло, – продолжал гаруда. – Он был осужден и наказан. И с этим – все. Но мы не думали… мы не знали, что он может… найти способ… уклониться от наказания. Я здесь для того, чтобы просить тебя: не помогай ему в этом.

– Ягарек – мой друг, – твердо сказал Айзек. – Он пришел ко мне, он работал на меня. И был щедр. Когда дела пошли плохо… когда все осложнилось и стало опасно… он был смел и помогал мне… помогал нам. Он стал частью кое-чего очень важного. И я ему обязан жизнью. – Он посмотрел на Лин и отвел взгляд. – Он много раз приходил на выручку. Он мог умереть, ты ведь знаешь об этом. Мог – но остался жить, и без него… вряд ли у меня бы получилось без его помощи.

Айзек говорил тихо. Но слова его были полны искренности и страсти.

«Что он совершил?»

– Что он совершил? – обреченно спросил Айзек.

– Он виновен, – спокойно отвечал гость, – в краже выбора, в преступлении второй степени тяжести, в злодеянии, усугубленном крайним неуважением.

– Это как понимать! – взревел Айзек. – Что натворил Ягарек? Какая еще кража выбора? Для меня это абракадабра!

– Гримнебулин, это единственный поступок, считающийся у нас нарушением закона, – монотонно, но уже с заметным раздражением сказал Каръучай. – Взять не то, что можно… абстрагироваться от действительности, забыть, что ты – узел в матрице, что у твоих поступков будут последствия… Мы не вправе выбирать иное бытие. Что есть общество, как не способ, позволяющий всем… всем нам, индивидуальностям, иметь выбор? – Каръучай пожал плечами и повел рукой вокруг себя. – В твоем городе много говорят об индивидуальностях, но давят их, загоняя в иерархии, пока их выбор не ограничивается тремя видами убожества. Наша пустыня небогата, порой мы голодаем, страдаем от жажды. Но у нас ровно столько вариантов выбора, сколько их вообще существует. Нельзя только забывать себя, забывать о существовании своих товарищей, жить так, будто только ты один – индивидуальность… И воровать пищу, и отнимать у другого шанс съесть ее, и лгать о добыче, и лишать другого возможности получить ее, и впадать в бешенство, и нападать без причины, и оставлять другого без выбора: получать раны или жить в страхе… Дитя, укравшее плащ того, кого любит, чтобы пахнуть ночью, крадет возможность носить плащ, но это же с уважением делается, с излишком уважения… Иные кражи и уважения не требуют для смягчения вины. Убить не на войне, не ради самозащиты, а ради убийства – это крайнее неуважение, ведь ты не только отнимаешь выбор на сей момент: умирать другому или жить, но отнимаешь его на все остальное время. Выбор порождает выбор… если ты позволяешь чужому выбору жить, другой может предпочесть охоту на рыбу в соляном болоте, или игру в кости, или дубление шкур, или сочинение стихов, или тушение мяса… и одной-единственной кражей ты лишаешь его всех этих вариантов выбора. Это не что иное, как преступление высшей степени тяжести. И все кражи выбора отнимают у будущего, а не только у настоящего…

– Что натворил Ягарек?! – вскричал Айзек, и Лин проснулась, ее руки нервно затрепетали. – Что значит «кража выбора второй степени тяжести»?

– Ты бы назвал это изнасилованием, – бесстрастно отозвался Каръучай.

«Ах, вот как! Я бы назвал это изнасилованием?» – подумал с закипающей иронией Айзек, но поток злого презрения не мог утопить в себе страха.

«Я бы назвал это изнасилованием…»

Воображение Айзека заработало. Немедленно.

Подобное деяние подразумевало смутную, туманную жестокость, таящуюся в мозгу гаруды («Он что, бил ее? Удерживал против ее воли? А она? Проклинала его, отбивалась?»). Но зато Айзек сразу ясно определил все «украденные» Ягареком варианты выбора, все уничтоженные им возможности. Возможность не заниматься сексом, не подвергаться побоям. Возможность не беременеть. Ну а если… а если забеременела? Возможность не делать аборт? Не иметь ребенка?

Возможность относиться к Ягареку с уважением?

У Айзека зашевелились губы, и Каръучай поспешил опередить:

– Он украл мой выбор.

Айзеку понадобилось несколько секунд – смехотворно большой срок, – чтобы понять смысл услышанного. А затем он ахнул и уставился на собеседницу, впервые заметив изящные изгибы узорчатых грудей, таких же бесполезных, как и оперение райской птицы. Хотел что-нибудь сказать, но язык не слушался. Мозг тоже: завладевшие Айзеком чувства не давали себя выразить словами.

Он все-таки забормотал нелепое:

– Прости… очень сочувствую… думал, что ты судебный пристав… или милиционер…

– У нас нет ни милиционеров, ни приставов, – ответила она.

– Яг – насильник, подумать только… – прошептал он.

Каръучай отрицательно пощелкала клювом.

– Яг – вор. Он украл выбор, – ровным голосом возразила она.