Грэй Грин - Кетополис: Киты и броненосцы

– Матушка, голубушка, не надо, а? – молила Аннет, когда Лидия, услышав голоса очередных визитеров, натягивала чепец. – Обойдутся! А денег хватит, дом продадим, сами переберемся в гостиничку.

– Цыц! Не твоего ума дело! – Лидия торопливо терла ладони над рукомойником. – Кто там пришел?

– Кто там пришел? – вдова потерла опухшие лодыжки, поднялась с кресла.

– Да кто ж еще? Опять эти… – Аннет презрительно поджала губы.

«Шампанского хочу! И в оперу!» – Женский визг прорвался сквозь закрытые ставни.

Прокряхтели мимо рессоры наемного экипажа. «Какая опера, милочка? Десять утра», – раздраженно ответил мужской голос. И точно в подтверждение сказанному загудело над Слободой бесстрастное «бооооммммм….оммммм» и захлебнулось безмолвием. Скрипнули петли входной двери. Механический дворецкий, сопровождаемый гостем, въехал в мастерскую. Черный дым змеился над полом.

– Жестянку все никак не смените. Чадит… Тьфу ты! – Гость густо кашлянул. – Что, не признали?

Обветренное лицо вошедшего походило на маску, да и сам он больше напоминал пробкового болвана, из тех, что десятками пылились на полках и торчали в давно ненужной витрине.

– Ты? Говори, зачем пожаловал? – Лидия сжала губы в тонкую ниточку, нервно затеребила ленты чепца.

– Хе, вспомнила, мать, – гость сморкнулся в ладонь и вытер пальцы об отрез шерсти, разложенный на столе. – Думал, что у тебя совсем трюм потек или каракатицы тебя оприходовали, а ты ничего еще – барахтаешься.

– Не мать я тебе. Чего надобно?

– Волну не гони – дело есть. Не разучилась животы кромсать? Мне многого не требуется – за час справишься. И еще часа три у тебя отлежаться придется, не обессудь, мамаша.

– Говори.

Лидия скупо цедила слова. Щеки ее побелели, а пальцы шарили по поясу в поисках кисета.

– Не шемонай попусту, мать. Вон табачок твой, на кресле валяется. Потом посмолишь. – Краснолицый откашлялся, харкнул на пол. Тут же загудел дворецкий, подъехал к плевку, втянул жижу в металлическое чрево. – А сейчас слушай сюда. Фасад мне надо сменить. Так, чтобы ни свои, ни чужие не признали. Осилишь?

– Да, – выдавила Лидия и повернулась к застывшей у окна Аннет: – Сходи-ка наверх, посмотри, как там…

– А ты, значит, все по-старому промышляешь, нижних облизываешь. Да ладно, не дергайся. В прошлый раз сфордевинделись и в этот раз сумеем. Только не затягивай, а то джину я мало прихватил, а на старых дрожжах далеко не уеду.

Лидия Ван-дер-Ваальс недобро прищурилась. Оглядела гостя с головы до ног. Коренастая, массивная фигура с тяжелым торсом и несуразно большими руками, почти квадратная голова, вывороченный нос и торчащие уши. Лидия потянулась пальцами к рябому лицу, коснулась подушечками кожи, побледнела, задышала часто… знакомо… страшно…

– Я хорошо сделаю. У меня приживается… Все приживается, только потерпи… Я хорошо… Как надо. Ложись на стол-то. Терпи.

– Быстрее только, а, – мутные бисерины пота выступили на лбу гостя, – быстрее.

– Хорошо сделаю… – Модистка Лидия Ван-дер-Ваальс охотно уступила место безумной перекройщице в розовом атласном чепце.

Стрекотали «зингеры». «…наперсток да челнок…» – белошвейки, уткнувшись глазами в работу, пели, раскачивались вперед-назад, точно не замечая происходящего. Наперсток защелкала пальцами, прижимая лапку к серому крепу. Каблуки хозяйских туфель застучали по доскам, заметалась тяжелая фигура по мастерской. Замелькали в быстрых пальцах то спицы, то острое лезвие, то толстая игла. Пыльный иконостас над этажеркой с кружевами равнодушно пялился черными зрачками святых. Лидия сорвала холодную лампадку, отбросила в сторону. Дворецкий немедля залязгал шестеренками, подбирая сор. Серебряную фольгу с оклада Лидия сдирала аккуратно, также аккуратно расправляла ногтем блестящий лист, еще тщательнее вставляла тонкие пластины в располосованные лезвием скулы, вдавливала под веки перламутровые чешуйки, стягивала ноздри тонким шнуром. Лопнул в кулаке модистки пузырь, потекла рыбья желчь по запястьям, забралась под рукава.

– Быстрее… Невтерпеж!

– Еще чуток. – Лидия втирала в кожу коричневое, вонючее и приговаривала, шевелила губами, – чуток, хорошо сделаю… хорошо…

Она очнулась не сразу. Сначала обмякло туловище, затем успокоились руки, и только потом, проморгавшись, Лидия сглотнула судорожно и произнесла спокойно, размеренно:

– Ну и славно. Теперь отдохни, синяки и опухлость скоро сойдут.

– На что похож-то? – Язык едва шевелился в растянутых губах.

– Доволен останешься.

– Выпить есть?

– Отродясь не водилось. – Лидия медленно, едва переступая ногами, направилась к лестнице.

– Брешешь. В прошлый раз рому наливала…

– То в прошлый… Когда было-то? – Ступеньки затрещали, соглашаясь с хозяйкой. Анисья в сотый раз завела бесконечное «белошвееееейки дооооолюшка»… Наперсток подхватила напев, чудно картавя.

– Заткнись, сука косая! – ногти заскребли по столешнице.

Давно, лет тринадцать назад, Наперсток с Анисьей, сообразив, чем теперь занимается хозяйка, испугались и собрались было бежать, но, уступив уговорам Аннет, остались ненадолго, а затем и вовсе привыкли. Старая полька слепо шарила по полкам, ругалась по-своему, царапаясь о шершавую поверхность китовых шкур или об острые иглы сушеных морских ежей. Наперсток, хихикая, нанизывала бисер на хрупкие рыбьи скелетики, чтобы Лидия могла вставить заготовку в бедро светской бездельницы, или расшивала шелковой гладью обрезки вонючей рыбьей кожи – дорогие содержанки желали изумлять капризных любовников.

Слава о Шальной Лидии – перекройщице распространялась быстро. Городские щеголихи, озираясь, поднимались на широкое крыльцо, чтобы за приличную мзду получить желаемое. Лидия ощупывала тела, подбирала нужное – кому нитку суровую, кому бронзовый обруч, кому рыбью косточку, крабий панцирь или оловянный штырек. Бледных, но довольных модников забирали слуги, укладывали на подушки мобилей, развозили по домам. Лидия Ван-дер-Ваальс – модистка приобрела репутацию страшную и непререкаемую, о ней шептались в богемных салонах, говорили вполголоса в гостиных, сплетничали за кулисами. Швейные машинки стрекотали, щелкали челноки, лилась песня белошвеек, но уже не только креповые и фильдеперсовые полотна раскладывались на столах, и по ночам Наперсток, мутно улыбаясь, отмывала портняжные ножницы спиртом от бурых пятен. «Лидия Ван-дер-Ваальс. Модистка» – табличка, натертая ловкими руками Аннет, тускло переливалась над входом.

Квартальная полиция терпела долго – около полугода. Как-то комиссар – не тот, что когда-то утешал Лидию и советовал подумать о новом ребенке, а другой – жирный, с неприятной одышкой, поймал Аннет в лавке мясника и засипел ей в ухо: