Роберт Шекли - Лабиринт Минотавра (сборник)

– Только и всего?

– Только и всего. И держитесь поближе к трубке.

Абсолютное безумие, подумал Артур. Но нет худа без добра: когда за ним явятся федеральные агенты, пусть они лучше обнаружат, что он благополучно не в своем уме, чем в мрачном унынии и в твердой памяти. Он нажал указанные ему кнопки и поднес трубку к самому лицу.

Раздался свист, и последовало странное ощущение, что на лицо налип небольшой прозрачный осьминог. Артур поднял руки, пытаясь оторвать липкую тварь. Но и руки прилипли к невидимому нечто. Он хотел вскрикнуть и не успел: его всосало в телефон.

Глава 5

Мгновение, когда Артура втянуло в телефон, было необычным, но и непродолжительным. Секундой позже – или, возможно, секундой раньше – он очутился в незнакомом помещении. Впрочем, выглядело оно так же, как все приемные по всему свету: бежевые стены, на полу линолеум и непрямое потолочное освещение то и дело мигает.

– Когда у них только руки дойдут починить проводку! – произнес женский голос.

Оказалось, что Артур сидит на стуле с решетчатой спинкой, а напротив за столом расположилась крупная тетка в накрахмаленном белом халате. Скуластое суровое лицо, большая грудь – под халатом грудь выглядела выкованной из стали, – толстые ноги, волосы на руках, а над губой легкий намек на усики.

– Меня зовут сестра Хельга, – объявила тетка. – Вы выражали желание нанести нам визит?

– Да, выражал, – откликнулся Артур, с завидной быстротой приходя в себя. – Где я нахожусь, если точно? Как говорится, вопрос для протокола.

– Это Божий дом, – провозгласила Хельга. – Или, если официально, Всеобщий космический интернат для престарелых, обнищавших и одряхлевших божеств. Разве вы не сюда собирались попасть?

– Сюда, сюда! Просто хотелось убедиться, что я прибыл по назначению. А то телефонные линии иногда путаются и шутят скверные шутки… – Он обвел приемную взглядом, уловил чисто больничный запах вареной капусты и спросил с неопределенным жестом, который надеялся выдать за осведомленность: – Значит, именно сюда попадают боги, когда заканчивают свои дела там, на Земле?

– Да, некоторые из них прибывают сюда, – подтвердила Хельга.

– По собственному желанию?

– Уясните себе ситуацию. Иные слонялись по свету так долго, что уже не способны заботиться о себе без посторонней помощи.

– Я думал, боги бессмертны! – воскликнул Артур.

– Разумеется, бессмертны. Но надо же понять, каково им самим. Земные люди воображают себе, что бессмертие означает вечную жизнь в одном и том же облике.

– А разве не так?

Хельга решительно затрясла головой.

– Так не получается. Физически – да, бог или богиня способны жить бесконечно. Это разумеется само собой. Но умственно, психологически, быть богом – тяжеленная ноша.

– Что, резвиться в небесах не легко и не просто? – кивнув, предположил Артур.

Хельга смерила его суровым взглядом.

– Все гораздо серьезнее. Если вы бог, на вас без передышки обрушиваются людские помыслы, надежды, мечты и страхи. Богам свойственно прямо воспринимать чувства своих почитателей, и это может стать утомительным.

– Я и не догадывался, – признался Артур.

– Спустя какое-то время все эти молитвы и прошения надоедают до отвращения. Поначалу-то хорошо: большинство богов, даже самые сострадательные, просто пропускают молитвы мимо ушей. Но в конце концов доходит даже до самых толстокожих. Становится тошно от каждодневной обязанности выслушивать отчаянные мольбы и, как правило, понимать, что ты не в силах ничего сделать.

– Это для меня новость, – сказал Артур. – Я полагал, что боги могут все.

– Теоретически да. А на практике сила любого бога ограничена компетенцией других богов и Соглашением о межбожественной справедливости, где оговорено, что любой бог, ведомый людям, должен уважать авторитет всех остальных божеств. К тому же божественная сила лимитирована изначальной сутью человеческого бытия.

– Что за изначальная суть бытия? – заинтересовался Артур.

Хельга вновь нахмурилась.

– Я считала, что это общеизвестно. Изначальная суть сводится к тому, что, за немногими исключениями, люди обязаны принимать все выпавшее им на долю, мириться со своей судьбой или погибать, если не могут смириться.

– Это и есть изначальная суть человеческого бытия?

– Именно так.

– Люди умирают все равно, так или эдак, – заявил Артур, не чувствуя в данный миг особой симпатии к богам.

– Да, умирают, и, с точки зрения бога, прискорбно быстро.

– Подумать только, как тяжко богу видеть, что его почитатели мрут у него на глазах…

Хельга не уловила сарказма.

– Боги живут другими представлениями о времени. И на то, чтобы что-нибудь сделать, у них уходит времени гораздо больше. К моменту, когда чья-то просьба коснется внимания бога и он решит что-то предпринять, проситель скорее всего будет уже мертв и похоронен. Боги очень разочарованы, что надо укладываться в столь короткий срок.

– Удивительно, как они вообще умудряются делать для людей что бы то ни было!

– В большинстве своем они стараются как могут. Но попомните, они могут делать исключения из правил лишь для очень немногих. У них на уме есть более серьезные заботы, чем нужды их почитателей. Правильно будет сказать, что большинство богов в конце концов начинают ненавидеть людей, потому что те вечно в чем-то нуждаются, вечно протягивают руку и повторяют: «Дай, дай!..»

– Понятно, – заявил Артур: ему было не по себе, но он по-прежнему помнил, что жаждет чудесного избавления от беды, и по-прежнему верил, что богу устроить это – раз плюнуть.

Из приемной Артур вышел, ощущая известную нерешительность, но и твердое желание довести свое предприятие до конца. Он миновал большой бальный зал со складными стульями, прислоненными к стене, и возвышением для оркестра – рядом была афишка: «Небесное трио Зигги Звездосвета выступит в девять вечера по универсальному звездному времени». Раздвижные двери вывели Артура на остекленную веранду. По ту сторону стекла он приметил зеленую лужайку, на которой весело скакало нечто похожее на коккер-спаниеля, а кое-где виднелись фигуры в инвалидных колясках. Однако его внимание сразу привлек закутанный в плед старик, сидящий на веранде всего-то футах в пяти; старик неспешно качался в огромном кресле и угрюмо взирал то ли вдаль, то ли чуть поближе.