Роберт Шекли - Лабиринт Минотавра (сборник)

– Приветствую вас, Михаил, – сказал Цицерон. – Где вы пропадали все это время? Нашли друзей и гостили у них?

– Конечно, нет! – В голосе Бакунина отчетливо послышались презрительные нотки.

Бакунин никогда не гостил у других двойников. Научившись проникать в систему, он постепенно изучил электронные пути нового мира, в котором теперь обитал. Путешествовал свободно, куда вздумается, пользуясь личной картой доступа, позволявшей перемещаться по всей системе и ее ответвлениям. Инженеры оказались не в состоянии помешать ему. На данный момент он был единственным, кто мог передвигаться внутри системы совершенно свободно и знал о ней то, чего не знал никто.

Бакунин держался от всех в стороне, рьяно защищая свои секреты. Шнырял туда и обратно, ловя каждую крупицу сведений о мире за пределами компьютера. Он всегда был подозрительным человеком, и смерть не сделала его более доверчивым. Он поддерживал отношения с Цицероном, первым двойником, которого встретил, когда инженеры оживили его. Через Цицерона познакомился с Макиавелли. Хотя два эти человека по своим политическим убеждениям были прямой противоположностью друг другу, им каким-то образом удавалось ладить.

Бакунин овладел многими секретами Мира Двойников и знал все кратчайшие пути, неизвестные даже инженерам. Инженеры пытались помешать ему, но Бакунин оказался слишком ловок для них. Бродил по ночам – имеется в виду ночь во внешнем мире, когда работало меньше инженеров, да и те были не слишком настороже. Типичный анархист, озлобленный и не доверяющий никому.

Другие обитатели Мира Двойников не интересовались его секретами. Они не хотели проникать в систему, не хотели покидать привычные и безопасные места, не хотели вносить в свою жизнь трудности, с которыми приходилось сталкиваться Бакунину. Однажды он взял кое-кого из них в очередное путешествие. Им не понравились мертвенный свет, уходящие вниз виртуальные коридоры, неожиданные головокружительные подъемы и спуски. Путешествие рождало у двойников клаустрофобию и страх. Они предпочитали оставаться дома, в тех местах, которые были смоделированы специально для каждого из них и походили на то, что им было хорошо известно.

– Происходит что-то странное, – сказал Бакунин. – Полагаю, вам следует знать об этом.

– Присядьте. Вы замерзли. Я сейчас разожгу огонь.

Хотя двойники теоретически были нечувствительны к холоду и жаре, они каким-то образом ощущали разницу между ними. Это ставило в тупик ученых, которые утверждали, что двойники не в состоянии ничего чувствовать, не имея ни нервов, ни рецепторов, ни центров боли и удовольствия – всего того, без чего невозможна передача ощущений.

В некотором, ограниченном смысле ученые были правы, но на эмпирическом уровне ошибались. Спустя некоторое время двойники начинали испытывать все те ощущения, что и при жизни. Привычка реагировать на внешние раздражители оказалась сильнее их нынешней фактической неспособности воспринимать эти раздражители. Поначалу всеми овладевала сводящая с ума бесчувственность, но это постепенно проходило, и ощущения восстанавливались.

– Неплохо, – промолвил Бакунин, грея руки над огнем и с благодарностью принимая чашку кофе. – Я лишен всего этого во время своих прогулок.

– Там, куда вы ходите, нет ни еды, ни питья?

– Как правило, нет. У меня хотели бы отбить охоту путешествовать и поэтому только чинят препятствия. Конечно, я не нуждаюсь в питании как таковом. Никто из нас не нуждается. Мы – призрачные подобия живых людей и едим призрачное подобие той пищи, которая знакома нам с прежних времен. Это все имеет исключительно психологическое значение. И все же стоит мне забраться подальше, я чувствую голод. Или просто так кажется.

– Быть голодным призраком… – задумчиво произнес Цицерон. – Мне это не нравится.

– Иногда, – продолжал Бакунин, – я нахожу спрятанные кем-то еду и питье. Понятия не имею, кто это делает. Подозреваю, что кто-то из инженеров – а может быть, и не один – относится сочувственно к моему положению. Анархисты есть везде, мой дорогой Цицерон.

– Вы отчаянный человек, – сказал Цицерон.

– Несомненно, наши правители могли бы поймать меня давным-давно, – ответил Бакунин, – если бы кое-кто из инженеров не помогал мне. Сочувствие в их среде имеет исключительное значение, если подходить в более широком смысле. Тирания всегда гниет изнутри.

– Что вы обнаружили? – спросил Цицерон.

– Не понимаю, – сказал Цицерон. – С какой стати мы должны куда-то идти?

– Вы непременно должны увидеть сами, – ответил Бакунин.

– Почему бы вам просто не объяснить мне, в чем дело?

– Вы не поверите. С какой стати? Я хочу, чтобы вы взглянули своими глазами. – Используя личную карту доступа, Бакунин создал проход в одной из стен виллы Цицерона. – Будьте здесь осторожны, – добавил он.

Цицерон увидел коридор, обозначенный светящимися линиями и сужающийся впереди. Тут и там были разбросаны небольшие мерцающие пятна. Он вопросительно посмотрел на Бакунина.

– К ним ни в коем случае не прикасайтесь, – пояснил Бакунин. – Это охранная сигнализация новейшей системы. Она включает сигнал тревоги, и туннель тут же перекрывается. Это может вызвать неприятные ощущения и затруднить наше продвижение, хотя я нашел способ обходить препятствия.

– Что почувствуешь, если все же прикоснешься к одному из этих огней? – спросил Цицерон.

– Будет больно.

Спустя некоторое время световые пятна закончились. Светящиеся линии туннеля по спирали уходили вверх, точно Бакунин и Цицерон двигались внутри гигантской схематической раковины улитки.

Цицерону было не по себе. Он не раз собирался составить Бакунину компанию во время его разведывательных походов, но всегда откладывал эту затею. Сейчас, однако, у него не было выбора. Что-то, по мнению Бакунина, было неладно, что-то способное оказать влияние на их жизнь. Цицерон продолжал идти, хотя вскоре почувствовал, что на это требуется очень много энергии. Гораздо больше, чем уходило во время прогулок по виртуальным окрестностям его виллы.

Потом они оказались в участке системы, где царила кромешная тьма, в которой плавали разноцветные продолговатые пятна света. Что это была за конструкция, Цицерон даже вообразить не мог. Он отдавал себе отчет в том, что его восприятие чрезвычайно субъективно. Его взгляду были доступны лишь фрагменты этой конструкции, отдельные части механизма, причем предназначенного для восприятия с помощью земных ощущений. Несомненно, каждый интерпретировал зрительные впечатления по-своему. Цицерон видел продолговатые цветные пятна, но это еще не означало, что то же самое видел Бакунин или какой-то другой наблюдатель.