Вероника Рот - Мятежная

– Нам нужно трое лидеров, – произносит Тори. – Пора голосовать.

Они бы никогда не выдвинули меня, если бы я не остановила симуляцию. Наверное, не выдвинули бы меня, если бы я не ткнула ножом Эрика у лифтов или не полезла на мост. Чем более безрассудной я становлюсь, тем популярнее я среди лихачей.

Тобиас смотрит на меня. Я не могу быть популярна у лихачей, поскольку Тобиас прав. Я не лихачка. Я – дивергент. Я – кто угодно, по своему выбору. Я не могу выбрать это. Я должна быть отдельно от них.

– Нет, – заявляю я. Прокашливаюсь, чтобы говорить громче. – Нет, вам незачем голосовать. Я снимаю свою кандидатуру.

Тори глядит на меня, подняв брови.

– Ты уверена, Трис? – спрашивает она.

– Да, – отвечаю я. – Я этого не желаю. Я уверена.

Без споров и особых церемоний Тобиас избран лидером Лихачества. А я – нет.

Не проходит и десяти секунд, как мы избрали новых лидеров, и вдруг звучит сигнал. Один длинный, два коротких. Я поворачиваюсь на звук, правым ухом к стене, и вижу свисающий с потолка динамик. Есть и другой, на соседней стене.

Нас окружает голос Джека Кана.

– Внимание всем проживающим в доме Правдолюбия. Два часа назад я встретился с представителем Джанин Мэтьюз. Он напомнил мне, что Правдолюбие находится в уязвимом положении, зависит от Эрудиции, в плане выживания, и заявил, что если я хочу сохранить самостоятельность нашей фракции, то должен выполнить некоторые требования.

Я ошеломленно гляжу на динамик. Неудивительно, что лидер Правдолюбия излагает все напрямик, но я не ожидала публичного заявления.

– Чтобы выполнить данные требования, всем необходимо прийти в Место Собраний и сообщить о наличии или отсутствии имплантата. – добавляет он. – Эрудиты также приказали явиться к ним всем дивергентам. Цель мне пока неизвестна.

Его голос вялый. Да уж, он сломлен , думаю я. Потому, что оказался слишком слаб, чтобы сопротивляться .

Но лихачи умеют то, чего не умеют правдолюбы. Сопротивляться даже тогда, когда сопротивление кажется бесполезным.

Иногда мне кажется, что в каждой фракции я получаю урок, необходимый мне в жизни, и они откладываются в моей памяти, чтобы я могла найти свой путь в этом мире. Всегда есть чему поучиться. Всегда есть нечто важное, что следует понять.

Обращение Джека Кана заканчивается точно таким же тройным сигналом. Лихачи начинают бегать по залу, складывая в мешки свои вещи. Двое молодых парней срезают с дверей простыню и кричат что-то про Эрика. Кто-то прижимает меня локтем к стене, и я стою, глядя, как нарастает хаос.

С другой стороны, правдолюбы, в отличие от лихачей, знают, как поступить, чтобы тебя не уничтожили.

Лихачи стоят полукругом у стула для допросов, на котором теперь сидит Эрик. Он выглядит скорее мертвым, чем живым. Скрюченный, по бледному лбу течет пот. Смотрит на Тобиаса, не поднимая головы, так, что веки подняты под самые брови. Я стараюсь не отводить взгляда от Эрика, но его улыбка, когда пирсинг расходится в разные стороны, – просто ужасна.

– Хочешь ли ты, чтобы я перечислила твои преступления? – спрашивает Тори. – Или расскажешь их сам?

Капли дождя залетают в оконные проемы, и вода течет по стене. Мы стоим в зале допросов, на верхнем этаже «Супермаркета Безжалостности». Грохочет дневная гроза. От каждого удара грома и вспышки молнии у меня мурашки идут по затылку, будто электричество проходит сквозь кожу.

Мне нравится запах мокрого асфальта. Он чувствуется здесь, еле различимый, но, когда здесь все будет окончено, лихачи ринутся вниз и покинут здание. И мокрый асфальт будет единственным запахом, который я буду вдыхать.

У нас – дорожные сумки или что-либо в этом роде. У меня – рюкзачок, сооруженный из простыни и веревок. В нем одежда и запасные ботинки. На мне куртка, которую я забрала у лихачки-предателя. Пусть Эрик видит ее, если решит посмотреть на меня.

Эрик пару секунд оглядывает толпу, а затем его глаза находят меня. Сплетая пальцы, он осторожно складывает руки на животе.

– Я хочу, чтобы она их перечислила, – говорит он. – Поскольку именно она меня ножом пырнула, очевидно, они ей известны.

Я не понимаю, что за игру он ведет, какой смысл пытаться запугивать меня здесь, особенно сейчас, перед тем, как его казнят. Он пытается выглядеть самодовольным, но я вижу, что его пальцы дрожат. Даже Эрик боится смерти.

– Не впутывай ее, – Тобиас строг.

– Почему? Потому, что ты с ней спал? – ухмыляясь, спрашивает Эрик. – Ой, прости, я забыл. Сухари таким не занимаются. Они друг другу шнурки завязывают и волосы стригут.

Выражение лица Тобиаса не меняется. Кажется, я поняла. Эрику плевать на меня. Но он знает, как побольнее уязвить Тобиаса. Чтобы ударить по Тобиасу больнее всего, надо ударить по мне.

Этого я и хотела избежать любой ценой, чтобы мои удачи и неудачи стали удачами и неудачами Тобиаса. Именно поэтому я не могу позволить ему защищать меня сейчас.

– Пусть она их перечислит, – повторяет Эрик.

– Ты сговорился с эрудитами, – стараясь говорить спокойно, начинаю я. – Ты ответствен за смерть сотен альтруистов.

Я не могу дальше говорить спокойно и начинаю плеваться словами, как ядом.

– Ты предал Лихачество. Ты застрелил ребенка, в упор. Ты – убогая игрушка в руках Джанин Мэтьюз.

Его улыбка пропадает.

– Заслуживаю ли я смерти? – спрашивает он.

Тобиас открывает рот, чтобы перебить меня, но я успеваю.

– Да.

– Достаточно откровенно, – говорит Эрик. Его темные глаза пусты, как яма или беззвездная ночь. – Но имеешь ли ты право решать это, Беатрис Прайор? Как ты решила судьбу другого парня. Как его звали? Уилл?

Я не отвечаю. Я слышу голос моего отца. «Почему ты думаешь, что имеешь право застрелить другого?» Он спросил это, когда мы с боем пробивались на пост управления в районе Лихачества. Он сказал мне, есть правильный способ чего-то добиться, и я должна научиться этому. Я чувствую, что у меня в горле будто комок воска, и я не могу сглотнуть и едва в состоянии дышать.

– Ты совершил преступления, каждое из которых заслуживает смерти по законам Лихачества, – говорит Тобиас. – Мы имеем право казнить тебя по нашим законам.

Он приседает и берет с пола три пистолета, лежащие у ног Эрика. Вытаскивает патроны, один за другим. Они звенят, падая на пол, катятся и останавливаются у ног Тобиаса. Он берет средний пистолет и вставляет в него один патрон.

Потом начинает вертеть по полу все три пистолета, пока я не теряю из виду тот, который был в середине. Не вижу, в каком из них находится патрон. Поднимает их, дает один Тори, а второй – Гаррисону.

Я пытаюсь думать про симуляцию. Что произошло с альтруистами. Невинные люди в серых одеждах, лежащие на улицах. Альтруистов осталось так мало, что некому даже позаботиться о телах. Наверное, большая часть там и осталась. И этого бы не произошло, если бы не Эрик.