Вероника Рот - Мятежная

Я думаю о мальчике-правдолюбе, которого он застрелил, не задумываясь. Как он мешком упал на пол рядом со мной.

Может, мы и не те, кто вправе утверждать, жить Эрику или умереть. Наверно, он сам это решил своими поступками.

Но дышать мне все равно трудно.

Я смотрю на него без злобы и ненависти. И без страха. Кольца на его лице сверкают, прядь грязных волос падает на лицо.

– Подождите. У меня последняя просьба.

– Мы не принимаем просьб от преступников, – говорит Тори. Она стоит на одной ноге уже пару минут. Ее голос усталый. Она хочет покончить с этим и сесть. Для нее эта казнь – всего лишь неудобство.

– Я лидер Лихачества, – продолжает Эрик. – Все, что я хочу – чтобы пулю выпустил Четыре.

– Зачем? – спрашивает Тобиас.

– Чтобы ты жил с чувством вины, – отвечает Эрик. – Зная, что отнял у меня власть и убил меня.

Похоже, я понимаю. Он любит ломать людей, и всегда был таким. И тогда, когда поставил видеокамеру в камере казней, где я едва не утонула в баке с водой. Любил делать все заранее. И считает, что если заставит Тобиаса пойти на это, то перед смертью увидит, как тот сломается.

Мерзко.

– Не будет никакого чувства вины, – отвечает Тобиас.

– Тогда это вообще не проблема, – улыбается Эрик.

Тобиас подбирает еще один патрон.

– Скажи, – тихо говорит Эрик, – мне всегда интересно было. Именно твой папочка каждый раз появлялся в пейзаже страха, через который ты проходил?

Тобиас вставляет патрон в пистолет, не поднимая взгляда.

– Вопрос не нравится? – спрашивает Эрик. – Боишься, лихачи станут по-другому смотреть на тебя? Поймут, что хоть у тебя и всего четыре страха, ты все равно трус?

Он выпрямляется и кладет руки на подлокотники.

Тобиас выставляет пистолет, держа его в левой руке.

– Эрик, храни мужество, – говорит он.

И спускает курок.

Я закрываю глаза.

Кровь странного цвета. Темнее, чем все думают.

Я гляжу вниз, а Марлен крепко держит меня за руку. Ее ногти короткие и неровные, она грызет их. Она толкает меня вперед. Должно быть, я иду, поскольку чувствую, что куда-то двигаюсь. Но перед моими глазами Эрик, и он еще жив.

Он умер точно так же, как Уилл. Упал мешком, как Уилл.

Я думала, что ком в горле пройдет, когда я увижу, что он мертв, но так не случилось. Мне приходится делать глубокие вдохи с усилием, чтобы мне хватало воздуха. Хорошо, хоть вокруг много народу, шумно, и никто этого не слышит. Во главе отряда Гаррисон, несет Тори на спине, как ребенка. Она смеется, обхватив его руками за шею.

Тобиас кладет мне руку на спину. Я знаю это, потому что вижу, как он подходит ко мне. Но уже ничего не чувствую.

Двери открываются снаружи. Мы едва не сталкиваемся с Джеком Каном и группой правдолюбов, которая сопровождает его.

– Что вы натворили? – спрашивает он. – Мне сообщили, что Эрик пропал из камеры заключения.

– Он находился в нашей юрисдикции, – отвечает Тори. – Мы судили его и казнили. Тебе бы следовало нас поблагодарить.

– Почему…

Лицо Джека краснеет. Кровь темнее, чем румянец, хотя в основа – одинакова.

– Почему я должен благодарить вас?

– Потому что ведь ты тоже хотел его казнить, да? Он убил одного из твоих детей, – невинно глядя на него, говорит Тори. – Ну, об этом мы позаботились. А теперь, извини, нам пора.

– Что… уходите? – ошеломленно спрашивает Джек.

Если мы уйдем, он не сможет выполнить два из трех требований, которые передал ему Макс. Одна эта мысль ужасает его, все написано на его лице.

– Я не могу вам позволить…

– Ты не можешь позволять нам что-то делать, – отвечает Тобиас. – Если не подвинешься, нам придется затоптать тебя, а не просто пройти мимо.

– Разве вы не заявились сюда, ища союзников? – мрачно спрашивает Джек. – Если вы так сделаете, мы примем сторону эрудитов, обещаю, и вы никогда не сможете создать союз с нами, вы…

– Вы нам не нужны как союзники, – говорит Тори. – Мы – лихачи.

Все начинают кричать, и крик каким-то образом пробивает дыру в моей бесчувственности. Толпа напирает. Правдолюбы ахают и разбегаются в стороны. Мы выплескиваемся в коридор, как вода из пробитой трубы, лихая вода, которая везде найдет где протечь.

Марлен отпускает мою руку. Я бегу вниз по лестнице, вслед за другими лихачами, не обращая внимания на крики и локти, которые тычутся мне в бока. Я снова чувствую себя неофитом, мчащимся по ступеням «Втулки»<$F «Втулка» (англ. hub) – название небоскреба в Чикаго.> после Церемонии Выбора. Ноги жжет, но все в порядке.

Мы оказываемся в вестибюле. Там ожидает группа правдолюбов и эрудитов, в том числе светловолосая женщина-дивергент, которую тащили за волосы к лифтам. Девочка, которой я помогла. И Кара. Они с беспомощным выражением на лицах глядят, как мимо них идут лихачи.

Кара замечает меня и хватает за руку, оттаскивая в сторону.

– Куда вы все идете? – спрашивает она.

– В район Лихачества, – отвечаю я, пытаясь высвободиться, но она не отпускает меня. Я не смотрю на ее лицо. Я не могу.

– Идите в Товарищество, – продолжаю. – Они обещали безопасность всем, кто хочет ее. Здесь вы не будете в безопасности.

Она, наконец, отпускает меня, почти отталкивает.

Снаружи асфальт скользкий, даже для моих кроссовок, рюкзачок с тряпками колотит по спине, и я бегу медленнее. Дождь брызжет на голову и спину. Ноги плюхают по лужам, брюки начинают намокать.

Я вдыхаю запах мокрого асфальта, заставляя себя думать, что есть только это – и больше ничего.

Я стою у перил над ущельем. Вода внизу ударяет в стену, но брызги не летят настолько высоко, чтобы замочить мне ноги.

В сотне метров от меня Бад раздает пейнтбольные ружья. Кто-то еще тоже раздает. Скоро все укромные уголки нашей обители раскрасят в разные цвета. Объективы камер наблюдения будут выведены из строя.

– Эй, Трис, – Зик подходит к перилам и становится рядом. У него красные опухшие глаза, но он улыбается.

– Эй, у вас получилось.

– Ага. Мы дождались, пока состояние Шоны стабилизируется, и перенесли ее сюда.

Он трет глаз большим пальцем.

– Я не хотел трогать ее, но… у правдолюбов стало небезопасно. Совсем.

– Как она?

– Не знаю. Она выживет, должна, но медсестра думает, что она останется парализована ниже пояса. Меня бы это не волновало, но…

Он приподнимает одно плечо.

– Как она сможет остаться лихачкой, если не сможет ходить?

Я смотрю на другую сторону Ямы, где дети лихачей гоняются друг за другом по тропам, кидая в стену пейнтбольные шарики. Один разбивается, и камень окрашивается в желтый цвет.

Я думаю о том, что говорил Тобиас, когда мы ночевали у бесфракционников. Старшие покидают Лихачество, когда их физическое состояние не позволяет им оставаться во фракции. Вспоминаю песенку правдолюбов, где нас называют самой жестокой фракцией.