Вероника Рот - Мятежная

Это единственный способ не задохнуться.

Через мгновение после того, как мои ноги касаются деревянного пола, я оказываюсь напротив гигантского портрета Джанин Мэтьюз, висящего на противоположной стене. Никто меня не замечает, даже два предателя-лихача, которые расхаживают у дверей, охраняя их. Я приближаюсь к столу, за которым сидит мужчина средних лет, с залысиной, перебирающий бумаги. Я ставлю руки ему на стол.

– Извините, – обращаюсь я к нему.

– Секундочку, – отвечает он, даже не подымая взгляда.

– Нет.

От этого он поднимает взгляд. Очки на нем сидят косо. Смотрит на меня недовольно, будто сейчас отругает. Что бы он там ни хотел сказать, слова застревают у него в горле. Смотрит на меня с открытым ртом, переводя взгляд с лица на черную футболку с капюшоном.

В том состоянии ужаса, в котором я нахожусь, он кажется мне забавным. Я слегка улыбаюсь и прячу дрожащие руки.

– Думаю, Джанин Мэтьюз хотела увидеть меня, – говорю я. – Так что буду признательна, если вы с ней свяжетесь.

Он машет рукой предателям-лихачам, стоявшим у дверей, но в этом нет надобности. Они наконец-то очухались. К нам подходят и остальные, с других концов вестибюля. Они окружают меня, но не прикасаются и не заговаривают. Я оглядываю их лица, стараясь выглядеть как можно спокойнее.

– Дивергент? – спрашивает один из них наконец. Мужчина, сидящий за столом, поднимает трубку телефона внутренней связи.

Если я сожму руки в кулаки, то смогу унять дрожь. Я киваю.

Гляжу влево, где из лифта выходят лихачи. И мое лицо обмякает. К нам направляется Питер.

В голове проносятся тысячи мыслей, как поступить. Броситься на него и вцепиться в глотку, заплакать, попробовать пошутить… Я не могу решить, что именно сделать. Просто молча стою. Наверное, Джанин все знала заранее, поэтому и послала за мной Питера.

– Нам приказано отвести тебя наверх, – говорит он.

Хочется сказать что-нибудь колкое или попытаться изобразить беззаботность, но я могу выдавить из своего сдавленного горла лишь неопределенный звук в знак согласия. Питер шагает к лифту, и я тащусь следом.

Затем мы пробираемся по узким коридорам. Несмотря на то, что мы пару раз поднимались по лестницам, мне все время кажется, что я опускаюсь под землю.

Я ожидаю, что они приведут меня к Джанин, но они этого не делают. Останавливаются в коротком коридоре с металлическими дверьми по обе стороны. Питер набирает код на одной, предатели-лихачи не спускают с меня глаз.

Помещение маленькое, не больше чем два на два метра. Пол, стены и потолок сделаны из светящихся панелей, сейчас горящих слабо, как в той комнате, где я проходила проверку склонностей. В каждом углу стоит крохотная черная камера наблюдения.

Я наконец-то позволяю себе испугаться.

Смотрю по сторонам, стараясь сдержать рвущийся из груди крик. Вопль, заполняющий все мое тело. Вина и печаль снова грызут меня, сражаясь между собой за полную власть надо мной. Но ужас сильнее их обеих. Я вдыхаю, но не выдыхаю. Когда-то отец рассказывал, что это способ бороться с истерикой. Я спросила, не умру ли я, постоянно задерживая дыхание.

– Нет, – сказал он. – Инстинкты тела возьмут верх над разумом.

Право, стыдно. Я смогу использовать этот прием, чтобы сбежать. От одной мысли хочется смеяться. И орать.

Я скрючиваюсь, прижавшись лицом к коленкам. Надо составить план. Если я смогу составить план, то смогу не бояться так сильно.

Но плана нет. Мне не сбежать из глубин здания, от Джанин и от самой себя.

Я забыла часы.

Много минут спустя, когда паника ослабла, это единственное, о чем я жалею. Не о том, что вообще пришла сюда – я сделала свой выбор. Но я ругаю себя за то, что на моем запястье нет наручных часов, и я не могу узнать, сколько уже просидела в камере. Спина болит, это – явный показатель, но не слишком точный.

Через некоторое время я встаю и начинаю ходить, выпрямив руки над головой. Думаю, прежде чем сделать что-либо, учитывая, что за мной наблюдают через камеры. Они ничего не поймут, если я просто коснусь пальцами ступней.

У меня сразу начинают дрожать руки, но я даже не пытаюсь избавиться от дрожи. Говорю себе, что я лихачка и знакома со страхом не понаслышке. Я здесь умру. Возможно, очень скоро. Простой факт.

Но можно думать и по-другому. Я отдам долг родителям, пожертвовав жизнью, как сделали они. Если после смерти и вправду случается то, во что они верили, то скоро я присоединюсь к ним.

Шагаю и трясу руками. Они все еще трясутся. Очень хочется знать, сколько сейчас времени. Я пришла сразу после полуночи. Наверное, раннее утро, четыре часа или пять. А может, и меньше времени прошло, и мне просто так кажется, поскольку я ничего не делаю.

Открывается дверь, и я оказываюсь лицом к лицу с моим врагом. И ее охранниками, предателями-лихачами.

– Привет, Беатрис, – говорит Джанин. На ней синяя одежда эрудита, очки эрудита, и она смотрит с чувством превосходства, свойственным эрудитам, которое я ненавижу благодаря отцу. – Я так и думала, что придешь именно ты.

Но, глядя на нее, я не чувствую ненависти. Я вообще ничего не ощущаю, хотя и знаю, что на ее совести жизни множества невинных людей, в том числе – Марлен. Смерти выстраиваются в моем уме, как строчки бессмысленных уравнений, и я стою, замерев, не в состоянии их решить.

– Привет, Джанин, – здороваюсь я, поскольку это единственное, что приходит в голову.

Я перевожу взгляд с водянисто-серых глаз Джанин на лихача, стоящего сбоку. Питер стоит справа от нее, слева – женщина с морщинами у углов рта. Позади – лысый мужчина с угловатым черепом. Я хмурюсь.

За какие заслуги Питер получил такое привилегированное положение, став личным телохранителем Джанин Мэтьюз? В чем тут логика?

– Мне бы хотелось узнать, который час.

– И правда, – отвечает Джанин. – Интересно.

Я могла бы ожидать, что она не скажет. Любой фрагмент информации кирпичиком ложится в ее стратегию, и она не скажет мне, который час, если не решит, что дать мне информацию выгоднее, чем не дать.

– Уверена, мои товарищи-лихачи разочарованы, что ты еще не попыталась выцарапать мне глаза, – усмехается она.

– Это было бы глупо.

– Правильно. Но вполне в твоем духе, сначала сделать, а потом думать.

– Мне шестнадцать, – отвечаю я, надув губы. – Я меняюсь.

– Как ново.

Она умеет перевернуть любую фразу, даже ту, в которую заложен сарказм, сделав ее бесцветной.

– Не хочешь немного прогуляться?

Она показывает на дверь. Выходить из этой комнаты и идти неизвестно куда – последнее, чего я хочу, но я не раздумываю. Я подчиняюсь. Спереди меня – женщина-лихачка с жестким лицом, Питер – сзади.

Коридор серый и длинный. Мы сворачиваем за угол и идем по точно такому же.