Maurizio Dagradi - Критерий Лейбница

– Почему ты спрашиваешь? – попытался он.

– Из любопытства, – ответил МакКинток мрачно. – Из окна я видел Брайс, шедшую с коробками, и спросил себя, нет ли там подопытных кроликов для твоей лаборатории. Знаешь, у меня было ощущение, что там, в этих коробках, происходило какое-то движение. Что скажешь?

– Ладно. Нельзя ничего скрыть, МакКинток, – сдался Дрю. – Мы провели эксперименты по обмену растений и животных, и все прошло отлично, по крайней мере, как мы заметили, – он сдержал глубокий вздох. – Я не хотел скрывать этого, но хотел иметь время для дальнейших экспериментов, прежде чем делать выводы.

– Понимаю, – в этот раз ректор кивнул с пониманием и оценкой правильности действий Дрю. – Однако, в теории, теоретически , ты думаешь, было бы возможным перемещать людей? – спросил он, глядя в глаза физику.

Дрю не умел изворачиваться, поэтому не стал темнить:

– Да, в теории, да. Когда у нас будет подходящая машина, когда мы проведем с ней необходимые эксперименты, и если будет законная возможность сделать это, мы сможем перемещать людей, – заключил он на одном дыхании.

МакКинток был доволен. Усталость дня исчезла, будто ее унесло дуновение ветра. Он поднялся на ноги и повернулся к письменному столу. Потом протянул руку Дрю и горячо пожал ее.

– Потрясающе, друг мой. Невероятно и потрясающе, – похвалил он его искренне.

– Спасибо, МакКинток. Теперь, однако, я пойду домой. Я совершенно изнурен. До завтра.

– Пока, Дрю. До завтра, – попрощался с ним ректор, глядя, как он, немного сгорбленный, выходит из кабинета.

Дрю пришел домой и сразу отправился в душ.

Крайнее напряжение дня смывалось вместе с грязными струями, и он вдруг почувствовал волчий голод. Его сестра уже приготовила ужин, что соответствовало такому совершенному и пунктуальному человеку, как она, и они вместе принялись поглощать ужин, болтая о том, о сем.

– Как поживает твоя подруга из Лидс? – осведомился Дрю. – Ты теперь ездишь к ней каждые выходные. Видимо, у вас масса общих интересов! Кстати, как ее зовут?

Тиморина приподняла правую бровь, удивленная таким неожиданным интересом к ее личной жизни. Очень редко Дрю спрашивал ее что-либо, касающееся ее лично, поскольку был полностью погружен в свою работу и исследования.

Она удивилась, но заметила, что в тот вечер брат пребывал в достаточно эйфорическом состоянии.

– Сегодня ты весел, Лестер, – заметила она. – С чего бы это?

– Отличные результаты в исследовании. А такое случается нечасто, – объяснил он, не углубляясь в детали. – А твоя подруга?

Тиморина поняла, что Дрю хочет лишь поболтать, и его энтузиазм в ее отношении порожден лишь внутренней радостью от успеха в исследовании, о котором они говорили.

– Дженни – человек, каких мало, – начала она, улыбаясь. – Я встретила ее на одной художественной выставке несколько месяцев назад. Оказалось, что у нас много общих любимых авторов, поэтому я решила продолжить общение с ней. У нее есть несколько ценных картин и замечательная коллекция книг по теме. Когда мы встречаемся, то всегда находим детали, о которых поговорить. Уверяю тебя, что для увлеченных искусством каждая картина предлагает многочисленные темы, детали, которые раньше не замечал, а вот теперь они вдруг возникли перед глазами. Мы начинаем анализировать детали, и нам нравится обсуждать соответствующие аспекты. Это может быть техника, цель художественной особенности, состояние души автора. Это истинное удовольствие разговаривать с ней. Она образованная и умная, очень интересный человек, – закончила она, контролируя интонацию своего голоса.

– Однако! Поздравляю! – порадовался за нее Дрю. – Очень ценная дружба. Я счастлив за тебя, – произнес он, накалывая последнюю картошку на вилку и поднимая ее в воздух. – Почему же ты не пригласишь ее к нам в следующий раз? У нас тоже есть несколько красивых картин, чтобы показать ей, – сказал он, отправляя в рот последний кусок картошки.

– Наши картины не относятся к тому типу, который мы обсуждаем, – соврала чистосердечно Тиморина. – Когда мы перейдем к экспрессионизму, тогда и приглашу ее. У нее есть также хорошая коллекция и этого стиля. Посмотрим, – по-прежнему улыбаясь, проговорила она.

Никогда бы она не сказала ему о Клиффе. Она безумно была влюблена в этого мужчину, с которым познакомилась в музее, и ей казалось, что если она о нем расскажет, это разрушит картину чистоты и совершенства, которую имел о ней ее брат. Она не знала, как вести себя с ним, потому что если это был первый раз за все ее пятьдесят лет, когда она была так влюблена, то она могла бы поделиться этим счастьем со своим братом. Они всегда жили вместе после смерти родителей, и не было ни одного дня, когда Лестер остался бы без ее заботы о нем. Он был рассеян, да, всегда думал только о своей физике, но он постоянно демонстрировал ей словами или поведением, как она совершенна, важна и необходима ему. Как она могла что-то скрывать от него?

Но пока лучше так. Она боялась, что если она раскроет так быстро свою историю любви, всего лишь через несколько месяцев после ее начала, то потерпит неудачу, и это будет еще более страшной трагедией. Для нее, прежде всего, для ее образа и для ее брата, которому она не хотела причинять беспокойство.

Она не хотела думать о строгом религиозном воспитании, лживом и репрессивном, в котором она жила. Ей было внушено не смотреть и не думать о молодых людях, потому что «они – источник греха и падения». Но она это сделала, или должна была сделать, пока ее одноклассницы флиртовали с мужчинами у нее на глазах, образовывали пары, расставались, обменивались партнерами и, становясь взрослыми, женились и создавали семьи. А она не смогла. В шестнадцать лет один парень заставлял ее сердце биться сильнее. Она ночами плакала в своей кровати, отчаянно прижимая к себе подушку, будто прижимала его, заливая ее слезами в полной тишине. Потому что она не должна была позволить услышать рыдания своей матери, которая легким сном спала в соседней комнате. Несколько дней спустя этот парень связался с ничтожной блондинкой из другого класса, моложе на год. Когда Тиморина узнала об этом, это стало для нее ужасным ударом. Она не смогла поймать момент, и какая-то другая девушка сделала это вместо нее. А теперь было слишком поздно, и злость овладела ей. Она повернулась спиной к миру, к родителям, к себе самой. Целые дни она пребывала во власти внутреннего гнева, сосредоточившись на учебе и гимнастике, которой занималась. Когда же буря закончилась, она решила никогда больше не смотреть на мужчин, потому что это могло бы причинить ей новые страдания, новое разочарование и отчаяние. Нет, хватит с любовью, хотя она ни разу еще не занималась ей серьезно.