Фредрик Олссон - Конец цепи

Великий мор.

Луна. Трое мужчин, большой корабль, долгое путешествие.

– Я думаю, мне не надо объяснять подробней, не так ли?

На том Жанин закончила. И ждала его реакции.

Но он не хотел верить ей.

Это выглядело абсурдно.

Вильям попытался убедить ее, что она ошибается, и даже если, судя по ее словам, старалась критически подходить к полученному результату, все равно придумала для себя однажды толкование и просто зациклилась на нем, подсознательно увидела исторические события в прочитанных текстах, спроецировав свои знания и свой опыт на стихи, и поверила, что с ее стороны имел место чистый анализ, хотя ничего подобного не было.

И Жанин прорычала в ответ:

– По-твоему, значит, я просидела с этим семь месяцев и не ставила под сомнения то, к чему пришла?

Он посмотрел на нее.

В какое-то мгновение земля закачалась у него под ногами, он увидел в Жанин что-то, к чему был не готов.

Темперамент. Темперамент, напоминавший ему только об одном человеке.

И он постарался избавиться от этого впечатления, сделал ту же самую ошибку, в которой только недавно обвинил ее. Наложил свое переживание на старый опыт, хотя в Жанин не было ничего общего с ней, ничего, за исключением его мыслей, пожелавших этого.

Вильям взвесил свои слова.

Естественно, он не имел в виду, что Жанин некритично относилась к себе. Но в свое время порой сам приходил к определенным теориям слишком рано, а потом всячески пытался подвести под них какое-то фактическое основание, а не наоборот.

– Ты в таком же замешательстве, как и я, – сказал он. – Мы получили задание решить некую проблему и не знаем как и почему. И ищем закономерности. Это не твоя вина, просто мы так действуем.

– Я не ищу закономерности, – ответила она спокойно. – Я нашла их.

Вильям качнул головой, протестуя.

А Жанин повысила голос снова, расстроенная, сделала большой круг по комнате с целью набраться сил, суметь объяснить то, что знала, а он отказывался принять:

– Неужели, по-твоему, я не говорила себе то же самое? Думаешь, мне не показалось это таким же странным, как и тебе? Неужели ты считаешь, что я не пыталась отвергнуть такое толкование, как мои собственные идеи? Но когда я прихожу и вижу их висящими точно в правильном порядке…

Она подождала, не скажет ли он что-нибудь.

Но Вильям не сделал этого.

И Жанин постаралась объяснить все еще раз:

– Если я сейчас просто истолковала данные стихи как исторические события только из-за того, что они совпадают с моими знаниями, почему, черт возьми, они расположены на твоей стене точно в том порядке, как должны? Я же получала их вразнобой? Я, которая сделала эти безумные выводы с точки зрения моих предвзятых мыслей? Как могло тогда оказаться, что мои беспорядочные фрагменты здесь скомбинированы и рассортированы точно, как я считала?

По-прежнему никакого ответа.

И она вернулась в другую часть комнаты, шла вдоль стены, по ходу ударяя ладонью по листам бумаги, мимо которых проходила.

– Колесо. Письмо. Месопотамия. Пирамиды. Рождение Христа. Магомеда. Народность майя. Великий мор. Французская революция. Русская.

Между каждой такой бумагой находились другие, но она миновала их, не задерживаясь, словно останавливалась лишь на самых значительных эпизодах в романе, между которыми имелась масса второстепенных глав, и это приносило ей определенные дивиденды, заставляло лучше вникать в ее слова.

С равными промежутками она смотрела на Вильяма, проверяла по его взгляду, понимает ли он то, о чем она говорит.

– Первая мировая война. Вторая. Хиросима. Люди летят на Луну.

Это доказывало ее правоту, и Жанин видела по его лицу, как он пытался сохранить свой скептический настрой, отказывался соглашаться с ней, даже зная, что зря так поступает.

Для нее не существовало более явного доказательства.

Если она истолковала содержание текстов правильно, именно в таком порядке они и должны были находиться.

И так все получилось.

Она приблизилась к концу стены.

И замедлила шаг.

– Тянь-шаньское землетрясение. Извержение Невадодель-Руиса. Цунами в Индийском океане.

Она посмотрела на Вильяма, ничего больше не сказала, ждала его реакцию. «Выкладывай свои контраргументы сейчас, если в состоянии, – говорила она всем своим видом. – Возрази, скажи, что я ошибаюсь, заставь меня пройтись по комнате еще разок, и я это сделаю, не сомневайся».

И пару растянувшихся на вечность секунд, когда они стояли так наискось через комнату, Жанин держала руку на одной из бумаг, и они неотрывно смотрели в глаза друг другу.

Никаких слов. Даже дыхания.

И тишина затянулась настолько, что Жанин не выдержала и сама нарушила ее:

– Неужели я попала в плен собственных иллюзий?

И Вильям кивнул. Уже знал, куда она клонит.

– Почему они тогда находятся в правильном порядке?

– Ты понимаешь последствия того, о чем говоришь? – спросил он наконец.

Она кивнула.

Ей не нравилось это. Но и смолчать она сейчас не могла.

– Последствия, – сказала она, – состоят в том, что они говорят правду. И появились из нашего собственного генетического кода.

Он знал.

Но это требовалось сказать.

И она кивнула. Превратила его мысли в слова. И выдала их напрямую.

– В таком случае данные события записаны в нашей ДНК задолго до того, как они произошли.

В комнате опять воцарилась тишина.

И они долго смотрели друг на друга и разговаривали без слов.

– Но не это в первую очередь беспокоит меня, – сказала Жанин наконец.

Почувствовала взгляд Вильяма на себе.

И дала ему свою бумагу снова.

Ту самую, которую хотела показать на террасе не более суток назад, а он не понял, и она не успела объяснить.

Она обеспокоила Жанин уже тогда, когда она поняла ее значение.

И когда сейчас увидела его комнату, прямую времени, все стихи, ее волнение значительно усилилось.

Во второй раз Вильям стоял и смотрел на те же шумерские знаки на бумаге.

– Объясни, – попросил он.

Она кивнула.

И собралась с духом.

Мужчина был мертв.

В первую очередь из-за Альберта.

Он, собственно, не толкал своего конвоира, единственно воспользовался его энергией движения, плюс сработал фактор внезапности, и в результате он переступил границу, за которую не было возврата.

Он просто остановился. Достаточно резко.

И мужчина в костюме по инерции налетел на него, а Альберт дождался удобного момента и потянул его к себе, и тот продолжил двигаться по кругу, развернулся почти на девяносто градусов с Альбертом в качестве оси вращения и фактически полностью потерял контроль над ситуацией. Хотя, будь у него всего секунда, он восстановил бы равновесие, снова схватился бы за Альберта, но еще крепче, и отругал бы его, чтобы он не пытался делать новых глупостей.