Елена Рудакова - Откуда дует новый ветер

– Какая мелодия?

– «Простая симфония» Бенджамина Бриттена. Это самая мучительная музыка, которую я знаю. Когда слышу её, кажется, что нервы каменеют и вот-вот порвутся. Но только такая мелодия подойдёт к моей истории.

Дима перебирал файлы на плеере, неторопливо меняя дорожку за дорожкой, подписывать которые у него не было привычки. Он развернул один наушник к Ксении так, чтобы ей доставалась ровно половина всей музыки. Мимо шли люди, за стеклянной стеной неистовствовала снежная буря, а они слушали Бетховена, за ним – Вагнера, за ним – Грига, а за ним – Чайковского. Иногда по несколько минут они задерживались на одном произведении и не произносили ни слова.

Наконец, «Простая симфония» была поймана, и Ксения заговорила:

– Я астрофизик. Работала в лаборатории университета со дня своего поступления. Вот уже пять лет, как я выпустилась, но осталась верна своей альма-матер. Знаете, лаборатории – это особые миры, со своими героями и злодеями. Тихие войны, участники которых знают друг о друге только по переписке или по интернету, незаметно протекают за стенами институтов. Со стороны наша работа кажется такой же скучной, как офисная рутина, но на самом деле мы – аристократия от науки. Не в том смысле, что мы избранные, лучше люди, а в том, что живём по законам королевского двора: интриги, подпольные союзы, шепот за спиной. Но и в королевском дворце есть неизвестные уголки… Три года я писала диссертацию о чёрных дырах, а конкретнее – об излучении, исходящих от них. Хотя сейчас популярнее говорить об их гравитационном поле, которое поглощает любое излучение, но, давайте лучше не будем вдаваться в подробности. Я была уверена, что провожу уникальные исследования, собирая редкие данные по всем обсерваториям, к которым у меня был доступ. Я публиковала статьи на английском языке, которые производили (не хочу хвастаться) фурор в узких научных кругах. Словом, мне пророчили звёздное во всех смыслах будущее. Но вот две недели назад, когда я уже собрала весь материал, когда уже фактически дописала диссертацию, когда оставалось её только отредактировать, когда мечтала показать всему миру выведенную формулу, которую должны были назвать моей фамилией… произошла катастрофа. Я до сих пор не понимаю, как такое возможно. Почему так происходит? Как такое вообще может происходить? Разве то, о чём я думаю, может думаться ещё в чьей-то голове? Как он, этот никому не известный старик из английской глубинки, добрался до моей головы раньше, чем там вообще появились эти мысли!? Оказывается, он ещё раньше начал заниматься этим вопросом, чем я. На двадцать долбанных лет раньше! И всё из-за того, что я слишком поздно родилась. Да родись я на какие-то жалкие пять лет раньше, я бы такой труд написала, о каком он и не мечтал… Хотя нет, он сделал лучше. Намного лучше. Проработал каждый аспект, каждый нюанс. Докопался до таких глубин, о которых я и не догадывалась. Я потратила три года работы на этот проект, а в итоге он оказался намного талантливее, чем я. Намного лучше… Три года моей жизни потеряны. Три года можно просто вычеркнуть из истории цивилизации! Но этого никто не заметит, потому что не оставив после себя этих исследований, я всё равно что мёртвая муха. А он – муха, замершая в вечном алтаре. Его запомнят. Чёрт, да его посвящают в рыцари за то, что он открыл закон исходящего излучения чёрных дыр. Какое дело королеве Великобритании до чёрных дыр!?

За окном разбушевавшаяся метель била градом о стекло. «Простая симфония» закончился до того, как Ксения успела договорить, и последние её слова звучали громко, не приукрашенные музыкой, но и не приглушаемые ей. Тишина было лучшим аккомпаниатором для соло на скрипке боли. А Ксения была хорошим скрипачом, мощно играющим крещендо.

– Я тоже хочу улететь, – сказал Дима.

– Так значит особая атмосфера здесь всё-таки не при чём? – облегчённо улыбнулась Ксения, довольная тем, что ей не придётся обсуждать собственную историю. И так было сказано слишком многое.

– Это удивительное совпадение, но у меня есть собственная история. Она звучит под песню Сольвейг, холодную и норвежскую.

– Расскажите, – попросила Ксения, поправляя наушник.

Дима быстро нашёл нужную дорожку на плеере, но его палец завис над сенсорным экраном, не смея нажимать на мигающую ночным синим цветом строку с надписью «Григ, Пер-Гюнт, песня Сольвейг». Глубоко вдохнув и выдохнув, он включил её.

– Я закончил консерваторию несколько лет назад. Должен был стать дирижёром, но на самом деле эта работа меня не никогда не привлекала. Я хотел просто писать музыку. Так получилось, что я сочинял её с рождения, что мелодия всегда играла в моей голове, а я всегда хотел облечь её в ноты. Но настоящая работа дирижёра требует так много сил и времени, что ничего не остаётся на собственную музыку. Ты заботишься о чужой музыке, следя за звучанием инструментов и чередованием партий, жертвуя все свои силы ей, рождённой в голове у кого-то другого. Когда это стало окончательно невыносимым, я ушёл из оркестра, надеясь писать собственную музыку. Уйдя ото всех, уединившись в деревне посреди зимы и леса, имея под рукой лишь старое расстроенное пианино и горы нотной бумаги, я пытался услышать свою мелодию. Для гениальной музыки нужно всего несколько нот, вокруг которых зазвучит вся симфония, воспевая одно единственное гениальное зерно. И вот, настроив инструмент, пополнив запасы продуктов и чаю на пару месяцев, и начал искать. Я знал, что во мне есть Та Самая Мелодия, её нужно только услышать. И я услышал… И это была настоящая эйфория. Лучший момент в моей жизни, полный счастья и торжества! Я услышал сначала тихое соло скрипки, потом – зрелую фортепианную партию, и наконец, в моей голове зазвучал целый оркестр! Я дирижировал своей собственной музыкой, и в этом было всё. Целая страна нот, империя созвучий, мир мелодий – всё было подвластно мне! Кто никогда не творил, тот не знает, что такое истинное торжество! Тут могла бы звучать сама Токката и Фуга ре-минор Баха, но вот крещендо в моей истории достигло своего пика, начинается диминуэндо… Я был отстранён от Земли целых два месяца, и не знал, что сейчас играют на сцене Большого театра или в Венской Опере. Но оказалось, что Та Самая Мелодия звучала не только в моей голове. И за неделю до окончания моего добровольного изгнания в Оперном театре Сиднея прошла премьера первого концерта для фортепиано с оркестром мистера Дэвида Митчелла. Зал ликовал, критики были в восторге, и, признаться, это было лучшее, что я слышал в своей жизни. Потому что это была моя мелодия, мой концерт! Он, зазвучавший в Сиднее под тяжёлым гнётом главенствующего фортепиано. Там должно было быть много струнных, а он отдал все их партии одному только фортепиано… Я до сих пор размышляю так, как будто это он украл мою мелодию. Но если бы можно было стереть его с лица земли, из памяти человечества! Если бы он никогда не рождался, я стал бы первооткрывателем Terra Incognito. Моей Terra Incognito.