Елена Рудакова - Откуда дует новый ветер

Репортёр: Скажите, Ксения, Дмитрий, как вы очутились в Каире в тот роковой день?

Ксения: Знаете, это такая длинная и запутанная история… Тогда мы были в Каире уже во второй раз нашего большого путешествия. В наш первый визит Диму приняли за вора! И меня заодно. Чтобы спасти наши добрые имена, мы должны были сами разобраться с настоящим вором.

Репортёрша: Но насколько я знаю, до этого дела вы вообще не были знакомы? Что же заставило вас вместе объехать весь земной шар?

Дмитрий: Как сказала Ксения, всё это долгая история, с печальным началом, но счастливым концом. Если вы напечатаете её целиком, на это уйдёт несколько выпусков вашей газеты со всеми разворотами, включая светские сплетни и анекдоты.

Репортёрша: Расскажите мне всё-всё-всё! Люди хотят знать, что произошло в Каире, и моя редакция готова отдать нам всю первую, вторую и даже третью полосу!

Ксения : Раз так (улыбается), тогда слушайте. Мы познакомились в начале апреля в аэропорту…

Москва, 9 апреля, 11:19

Грязный снег перед входом в аэропорт мешал ходить людям и ездить машинам. Большой автобус буксовал, запутавшись в огромном серо-коричневом сугробе, расположившемся прямо посреди проезжей части. Снегоуборочная техника разъезжала по автостраде, но никто из них не рискнул бы подъехать к аэропорту – слишком много народу.

Из автобуса вышла девушка с небольшим чемоданом цвета хаки на колёсиках. Она потерянно оглядывалась, наблюдая за остальными людьми, вышедшими из автобуса. Все они хватали багаж и быстро исчезали в дверях огромного здания аэропорта Домодедово, похожего на стеклянную личинку гигантского насекомого.

Девушка неторопливо наблюдала за всем, что происходило вокруг. За всё ещё по-зимнему низким небом, за взлетающими самолётами, за маневрирующими таксистами. Земля, небо и воздух слились в один грязно-серый комок.

Весна была слишком долгой и холодной в этом году. Снегопад не прекращался ни на день, так что невозможно было поверить, что где-то уже цветут вишни и яблони. Этот год был особенно страшным, холодным и болезненным. Особенно для девушки с чемоданом цвета хаки, которая сжимая металлическую ручку саквояжа, волокла его по снегу в аэропорт.

Она села напротив табло прилёта, расположив чемодан под сидением так, как будто собралась долго ждать кого-то. На самом деле, никто не должен был прилететь к ней, это она должна была улететь.

Семья, что сидела около неё, собиралась на курорт. Отец был одет в гавайские шорты с огромными оранжевыми цветами, мать меняла зимние сапоги на босоножки, а маленькие дети кидались тюбиками с кремами для и против загара. Вскоре они ушли, и место рядом с девушкой занял молодой парень в огромных наушниках, но с маленькой сумкой. Уж он-то наверняка был настоящим встречающим.

Из его наушников доносилась тихая симфоническая музыка. Девушка не могла разобрать мелодию и маленькими прыжками по стулу придвинулась к соседу, представляя, как должно быть, она смешно сморится со стороны. Опустив ухо почти вплотную к наушнику, она узнала второй концерт для фортепиано с оркестром Рахманинова. С этой музыкой были связаны воспоминания… В её лаборатории постоянно играла старая классическая музыка, а диск Рахманинова был её любимым. Под эту музыку она писала свою главную работу. Под эту музыку её посещали лучшие идеи. Под эту музыку, она узнала, что все её старания не имели смысла.

– Вам нравится Рахманинов? – спросил юноша, искоса смотря на девушку.

– Очень, – прошептала она, ловя знакомые звуки, – Но разве в этом концерте играют литавры?

– Это новая обработка… Вы разбираетесь в музыке?

– Она помогает мне работать. Чтобы работала только голова, нужно чем-нибудь занимать и сердце, иначе будет мешать. Когда голова считает, сердце слушает музыку.

– А что, если работает и голова и сердце?

– Наверное, это искусство, – улыбнулась девушка, посмотрев незнакомцу в глаза, – Меня зовут Ксения.

– А я Дмитрий, – мужчина протянул руку. Она была ещё мокрой от снега, и дрожала мелко, как осенний лист на воде, но в тоже время была горячей, как камень на морском берегу. Рука же Ксении была холодной, но уверенной и прямой, привыкшая часами работать с чувствительными приборами, и сама ставшая одним из таких приборов.

Единственное, что говорит о человеке больше, чем его руки – это глаза, или точнее сказать – веки, придающие глазам их выражение. Говорить о самих глазах ошибочно. Что такое глаза без век? Только орган человеческого тела, зрительное яблоко. Но именно веки придают глазам и всему лицу злое или доброе выражение, весёлое или грустное, дружелюбное или агрессивное. Стоит убрать веки и получится безумный животный оскал человеческого лица: разве не страшно?

Черты лица Димы нельзя было назвать ни притягательными, ни ужасными. Обычное лицо, тысячи которых встречаются на улице и в метро, но его глаза, его веки непроизвольно складывались в непонятное выражение скрытой боли. Как будто он проглотил пучок иголок и боится пошевелиться, чтобы не умереть. Это не укрылась от Ксении, так как она носила такую же боль в себе. Такое скрытое чувство, подобно физическому недугу, оставляет на лице следы болезни и усталости.

– Вы кого-то ждёте? – спросила Ксения.

– Нет, я здесь не поэтому, – Дима снял наушники, из которых перестала доноситься музыка. – Правда, я никуда и не лечу. Дело в том, что в таких местах всё по-другому. Здесь даже музыка иначе слышится.

– В таких местах? Вы имеете в виду аэропорты?

– Не только. Аэропорты, вокзалы, мотели. Это незаметные КПП на дороге, скрытые повороты. Места, где встречаются люди со всего света, которые в другом месте ни за что бы не встретились. Здесь есть своя магия.

– Вы приходите сюда знакомиться, что ли? – Ксения непонимающе изогнула бровь.

– Да нет же! – засмеялся Дима. – Но что вы сами здесь делаете?

– Я… хочу улететь куда-нибудь.

– Куда-нибудь? Вы пришли, не зная, куда лететь?

– Да, получается так. Но тут выбор не большой. Мне подойдут только те страны, в которые не нужна виза.

– Звучит так, как будто вы убегаете от кого-нибудь, – улыбнулся Дима.

– Можно и так сказать, – загадочно протянула Ксения. – А хотите… я вам расскажу?

Дима посмотрел Ксении в глаза и увидел в них влажный больной блеск. Зеркальная пелена отделяла теперь девушку от мира, и мир отражался в лихорадочно переливающихся глазах.

– Расскажите, – попросил он.

– Но, знаете, каждый раз, когда я проматываю свою историю в голове, я слышу одну и ту же мелодию. Если она есть у вас в плеере, то я расскажу всё.