Гевин Экстенс - Вселенная против Алекса Вудса, или Светская церковь Курта Воннегута

А вот у по-настоящему страшных карт довольно безобидные названия. Взять, к примеру, Башню. Она всегда сулит беду – на картинке в нее из чистого, ничего не предвещающего неба бьет молния, а иногда еще из окна вываливаются вниз головой две человеческие фигурки. Разумеется, миссис Кулсон вытянула этот кошмар. А перед тем – Колесницу, символ внезапной утраты контроля над обстоятельствами, и Луну – предвестницу страха, обмана и дурного расположения звезд.

– Вы по гороскопу Рак? – уточнила мама, стараясь не выдать волнения.

Миссис Кулсон кивнула.

– Хм, – протянула мама. – Любопытно.

– Да? – заволновалась миссис Кулсон.

– Сейчас Марс как раз в вашем знаке… – объяснила мама. – Он связан с Башней, тогда как Рак обычно правит Колесницей. Боюсь, совпадение не случайно. Похоже, в будущем месяце вас ждут испытания. Ближе к двадцать третьему, когда Марс будет во Льве, возможно потрясение. Затем, думаю, все начнет налаживаться.

Обнадежив таким образом клиентку, мама перевернула следующую карту. И побледнела.

– Девятка Мечей, – констатировала она, стараясь держаться по-прежнему невозмутимо.

– Это нехорошо, да? – догадалась миссис Кулсон.

– Не самая благоприятная карта, – уклончиво ответила мама. – Однако и не самая неблагоприятная в колоде. Давайте, прежде чем делать выводы, посмотрим на картину в целом.

С этими словами она нетерпеливо перевернула последнюю карту. Десятка Мечей. Да еще перевернутая. Хуже не бывает. В отличие от Смерти, сулящей смерть метафорическую, перевернутая Десятка Мечей означает просто смерть. Мама судорожно соображала, как сообщить клиентке предсказание, чтобы уложиться в пять минут и не вызвать у нее сердечный приступ. Утешало одно: расклад не давал никакой конкретики, что для таро скорее необычно. Ясно говорилось о надвигающейся катастрофе, но понять, какого рода эта катастрофа, по комбинации карт было невозможно. Более того, карта, ответственная за настоящее, – обычно именно она диктует, какой совет дать клиенту, – выглядела в раскладе совсем уж странно. Паж Пентаклей. Он символизирует серьезного трудолюбивого юношу, обычно близкого друга или родственника. Но миссис Кулсон в свои сорок пять была не замужем, близких родственников у нее не имелось, как и детей, и вряд ли она чисто биологически могла рассчитывать, что они вдруг возникнут. Иными словами, в ее жизни не просматривалось не только никаких юнцов, но и предпосылок их появления.

В конце сеанса, после череды наводящих вопросов и тяжких, но бесплодных раздумий, мама сумела сообщить миссис Кулсон следующее.

В обозримом будущем случится беда, которую нельзя ни предвидеть, ни предотвратить. Она может быть связана с неким юнцом либо поначалу примет вид обманчиво доброй вести, так что миссис Кулсон следует быть настороже. Не исключено также, что скажутся последствия ошибочного решения, принятого в прошлом. Одним словом, надо готовиться к испытаниям, по всей вероятности, с непредсказуемым исходом.

В глубине души мама опасалась худшего. На прощание она обняла миссис Кулсон и приняла деньги за гадание с тяжелым сердцем, но отказаться от денег значило бы признаться, что дело швах. А дело, как полагала мама, действительно обстояло хуже некуда: по ее прикидкам, жить миссис Кулсон оставалось дней десять.

Теперь-то понятно, что предсказание оказалось ювелирно точным, только адресованным другому человеку. Мама много раз спрашивала, играл ли я с колодой перед сеансом с миссис Кулсон, когда готовил свечи. Но из-за амнезии я не мог сообщить на этот счет ничего определенного и твердил одно: я всегда помнил, что трогать карты запрещается категорически.

В мои намерения не входит давать общую оценку этому инциденту. Я просто пытаюсь изложить факты в их последовательности.

Мама гадала клиентке, и выпал худший на ее памяти расклад. А вскоре – громом средь ясного неба, практически в буквальном смысле выражения – на меня упал Камень. Кстати, в жизни миссис Кулсон на той неделе ничего примечательного не произошло.

Несколько месяцев спустя, хорошенько поразмыслив, мама решила, что мое дальнейшее присутствие на сеансах недопустимо. Я взрослел, и мои психические вибрации начинали влиять на процесс гадания, но проблема заключалась не только в этом. Маме не давала покоя какая-то смутная догадка. Иногда, если не было посетителей, я ловил на себе ее сосредоточенный хмурый взгляд. Как-то раз, собравшись с духом, она спросила, не пора ли мне кое в чем признаться. Такое случалось и раньше: обычно она задавала вопрос так, для порядка, и я отвечал, что признаваться мне не в чем. Однако сейчас обстоятельства изменились, и я понимал, что мама просто так не отстанет.

Я изобразил задумчивость и сообщил, что в последнее время мне снятся необычные сны.

– Что за сны? – оживилась мама.

– Даже не сны, а как бы грезы наяву, – добавил я. – Но все равно странные.

Мамино лицо без слов говорило, что ответ ее не удовлетворил.

– А еще на днях был случай. – произнес я и замолчал.

Мама нетерпеливо кивнула, призывая продолжать.

– Я шел в кладовку, и мне показалось, что из-за соседней двери пахнет свечами. Я заглянул в зал, но свечи не горели.

Сюжет, конечно, хромал, зато давал шанс, что мама не станет меня дальше допрашивать.

– Скорее всего, это ничего не значит, – предположил я.

– О нет, – возразила мама, и морщинка у нее между бровями обозначилась чуть резче. – Очень даже значит.

– И что же? – спросил я с опаской.

– Что-то да значит, – ответила мама.

Как обычно, интуиция маму не подвела. Примерно через полгода после несчастного случая, когда мне исполнилось одиннадцать лет и три месяца, случился первый эпилептический припадок.

Это произошло утром буднего дня, незадолго до Рождества, часов в девять. Я шел на кухню и упал. Мама услышала стук и прибежала. Все было как после падения Камня, только в уменьшенном масштабе: первым делом она посмотрела на потолок, затем опустилась рядом со мной на корточки и держала меня, пока я бился в конвульсиях, пуская изо рта пену и закатив глаза так, что виднелись только белки. Сам-то я был без сознания и ничего не соображал. Пришел в себя, когда судороги прекратились. Последнее, что помню, – как иду на кухню налить себе молока, а дальше – мрак. Когда я очнулся, голова раскалывалась, словно от удара молотком, и было очень холодно. Пижамные штаны промокли насквозь. Пока я был в забытьи, подвел мочевой пузырь. Должен вам сказать, что припадок – не самое эстетичное зрелище.

Через десять минут пришел доктор Доусон, который жил от нас через улицу. Он дал мне диазепам – это снотворное, от него ужасно хочется спать, но оно предотвращает припадки. Просил с утра прийти к нему на прием. Он сразу заподозрил эпилепсию, но сказал, что выпишет направление на всякие анализы, чтобы знать наверняка.