Гевин Экстенс - Вселенная против Алекса Вудса, или Светская церковь Курта Воннегута

– Алекс? – позвал голос.

– Господь? – спросил я.

– Н-не совсем. Меня зовут доктор Патель. Ты хорошо меня слышишь?

– Да.

– Можешь открыть глаза?

– Больно, – признался я.

– Тогда пока не надо, – сказал доктор Патель и положил мне руку на лоб. – Как ты себя чувствуешь?

– Не знаю.

– Ладно. Главное – не волнуйся. Сестра Джексон пошла за твоей мамой, они скоро вернутся.

– Мама?…

До меня начало доходить, что здесь, возможно, все-таки не рай, и я решил уточнить:

– Где я?

– В больнице. Уже тринадцать дней.

– То есть почти две недели, – сообразил я.

– Совершенно верно, – подтвердил доктор Патель.

– А почему я здесь?

– С тобой произошел несчастный случай. Но волноваться не стоит.

Я помялся.

– Это приключилось в зоопарке?

Последовала долгая пауза.

– В каком зоопарке?

– Ну, в зоопарке.

– Алекс, ты еще не совсем оправился… Твоей памяти нужно время, чтобы восстановиться. Давай ты сейчас ответишь на несколько вопросов, а потом отдохнешь. Например: можешь сказать, как тебя зовут?

– Могу, – ответил я.

Странный какой-то вопрос.

– Тогда назови, пожалуйста, свое полное имя.

– Меня зовут Александр Морган Вудс.

– Превосходно. А как зовут твою маму?

– Ровена Вудс.

– Отлично! Замечательно! – торжественно произнес доктор Патель.

– Она гадает людям на таро, – добавил я.

– Когда твой день рождения, Алекс?

– Только в сентябре, – сказал я. – Я что, умру раньше?

– Нет, – рассмеялся доктор Патель, а сестра-ангел пожала мне руку. – Ты вовсе не умираешь, Алекс.

Тут я услышал громкие торопливые шаги. Шаги приближались, раздался странный вскрик и много всхлипываний. Я и с закрытыми глазами понял, что это мама. Сестра-ангел отпустила мою руку, и сразу же кто-то повернул мне голову набок, и мое лицо защекотали кудряшки.

– Миссис Вудс, не надо!.. – сказал доктор Патель.

Но мама продолжала рыдать. Я почувствовал на щеках ее теплые слезы.

– Миссис Вудс, прошу вас, осторожнее, там швы!

Мама, видно, решила в ближайшие сутки не отпускать меня от себя. Я так и заснул в ее объятиях.

Вскоре я узнал, что голова у меня забинтована по кругу, от уха до уха, а из-под под бинтов пробивается такой «ежик», немного колючий. Волос почти не осталось.

– Перед операцией тебя пришлось побрить, – объяснил доктор Патель. – Так всегда делают.

– А мне делали операцию? – оживился я.

– О да, – ответил доктор Патель, как мне показалось, с гордостью. – Тебя забрали в операционную прямо с порога. Целая бригада хирургов латала тебя четыре часа. У тебя трещина над правым ухом. Череп расколот, как яйцо.

– Ух ты, – обалдел я. – Прям как яйцо?

– Как яйцо, – повторил доктор Патель.

– Доктор! – вмешалась мама. – Что за сравнения! Лекс, а ну-ка прекрати.

– А мозги было видно? – не успокаивался я.

– Наверняка, – совершенно серьезно ответил доктор Патель. – Как только откачали жидкость и убрали крошку, облепившую рану…

– Крошку от Камня?

Камень поразил мое воображение, как только я о нем услышал, и навсегда стал для меня Камнем с большой буквы.

– Нет, в основном от штукатурки с потолка.

– А-а-а… – протянул я разочарованно. Обидно, конечно, что уж говорить. – А вы уверены, что только от штукатурки?

Доктор Патель бросил взгляд на маму. Та стояла, скрестив руки на груди и многозначительно подняв брови.

– Скоро узнаем, – коротко ответил он. – Полагаю, несколько образцов забрали на анализ.

– А что за образцы?

– Маленькие кусочки материала.

– Прямо из моих мозгов?!

– Нет, это фрагменты с волос и с внешней части черепа. Если крошка попала в мозг, ее лучше не трогать.

– Доктор Патель! Ну в самом деле! – возмутилась мама. – Лекс, убери немедленно руки.

Я перестал трогать повязку. Все помолчали.

– Доктор Патель? – позвал я снова.

– Что, Алекс?

– А если нельзя там ничего трогать, как же они чистили рану?

Доктор Патель улыбнулся, а мама закатила глаза.

– Высосали.

– Ого, пылесосом?

– Да, можно и так сказать.

Я поморщился.

– Как-то не очень безопасно.

– Это специальный хирургический пылесос, очень маленький и очень точный инструмент.

– Ага.

Я посмотрел на маму. Она делала вид, что читает книгу.

– А что было потом? – не унимался я. – Ну, когда взяли образцы, откачали жидкость и пропылесосили крошку?

– Дальше было просто, – ответил доктор. – Промыли рану физраствором, приладили к черепу такую пластинку, чтобы прикрыть рану, взяли небольшой участок кожи у тебя с бедра на заплатку и все зашили. И стал ты как новенький.

– Ничего себе! – воскликнул я. – Так вот почему на ноге тоже бинт! То есть под бинтами я типа Франкенштейн? Везде швы, и к черепу привинчена здоровенная железяка?

– Именно так, – сказал доктор Патель и добавил: – Только пластинка не железная. Она из особого материала. Он будет постепенно, в течение нескольких месяцев, растворяться, пока череп под ним не восстановится. В конце концов пластинка исчезнет, швы рассосутся, и ты снова будешь обычным мальчиком.

– Но шрам-то хоть останется?

– Возможно.

Я нахмурился и похлопал себе по голове.

– Лекс! – цыкнула мама, не отрываясь от книги.

Я тут же оставил голову в покое.

– Доктор Патель, а куда же они деваются, когда рассасываются? – спросил я. – Ну, швы и особая пластинка?

– Материал, который тело может как-то использовать, включается в обмен веществ и превращается, например, в мышцы или в жир. А остальное расщепляется и выводится.

Я немного подумал.

– В смысле выходит со стулом?

– Лекс! – снова одернула мама.

– Это в больнице так говорят, – пояснил я. – Медицинский термин.

– На самом деле большая часть выводится с мочой, – уточнил доктор Патель.

– Все, на сегодня хватит, – объявила мама.

С тех пор доктор Патель рассказывал мне всякие интересные штуки только когда в палате не было мамы. То есть очень редко.

И хотя голову мне заштопали и она прекрасно восстанавливалась под особой растворимой пластинкой, меня все равно оставили в больнице еще на неделю – наблюдать за динамикой и за тем, чтобы установился правильный режим питания и сна. У меня перебывал миллион всяких врачей и еще больше медсестер, а иногда я ходил на рентген, чтобы снимки показали, как заживает мой череп. Еще приходилось отвечать на кучу вопросов и выполнять всякие странные тесты, по которым врачи могли судить, правильно ли функционирует мой мозг.

По всему выходило, что правильно.

Органы чувств тоже работали безотказно. Я мог читать и писать, помнил таблицу умножения до двенадцати и хорошо собирал всякие штуки из конструктора. Через несколько дней диеты и специальных упражнений восстановилась координация движений. Единственное, что немного пострадало, – это память, но настолько незначительно, что и говорить об этом не стоило. Я запоминал длинные списки слов и последовательности чисел, безошибочно находил различия между рисунками, всегда узнавал, какой предмет из группы убрали. Мог рассказать, что давали на завтрак, что случилось вчера или в тот день, когда я впервые пошел в школу, помнил, как однажды на Вестонском пляже сел на осу. Я даже мог перечислить почти всех животных Бристольского зоопарка: паукообразная обезьяна, кошачий лемур, золотистый львиный тамарин и так далее и тому подобное. Судя по всему, никаких серьезных проблем с эпизодической и семантической памятью у меня не было. Просто из жизни выпал месяц – четыре недели провалились в черную дыру. И хотя доктор Патель убеждал меня в обратном, я все-таки не мог отделаться от мысли, что этот месяц засосало в «маленький и очень точный» пылесос.