Владислав Баяц - Хамам «Балкания»

Ритуальной, скромной и весьма простой церемонией едренский имам принял их в исламскую веру. Было произведено и обрезание. Так параллельно с полной и разнообразной военной подготовкой они смогли вкусить и от религиозного знания. Вскоре объем и продолжительность воинского обучения сравнялись со временем, проведенным на уроках исламской веры, в изучении священного Корана и в общих молитвах. Баица чувствовал, что из него создают некоего сверхчеловека, способного и готового на любые подвиги тела, ума и духа. Он не тратил силы на сопротивление; было ясно, что он не смог бы защититься от неминуемого, противопоставляя ему себя. Так у него, по крайней мере, было утешение (или призрачная надежда), что он сам участвует в принятии решения о согласии с судьбой.

Насильственно или добровольно?

Это было вроде того, как если бы он размышлял на османском, а мечтал на сербском. Переводя таким образом самого себя с одного языка на другой и наоборот, он полагал, что тем самым готовит свою сущность к судьбе вечного стража границы между явью и сном. Удержание равновесия на такой острой грани стало со временем напоминать находчивость ярмарочного канатоходца. И чем выше, тем сильнее возрастала опасность падения и его последствий, но в то же время можно было добиться и успеха. Разве не именно эти противоположности создавали картину его нынешней, равно как и будущей жизни? Выбор был скудным: он мог либо отдаться несущей его стремнине, либо попытаться выбраться из нее. Но как? И, главное, зачем? К чему? Отказ не вернул бы его домой. Просто он оказался бы в самых страшных условиях жизни обычного раба, с ничтожнейшими шансами хоть на какие-то перемены, не говоря уж об улучшении собственного положения и об успехе. Непротивление судьбе обеспечивало хоть какую-то возможность когда-нибудь в будущем, может быть, хотя бы и частично самому принять на себя ответственность за свою же собственную жизнь.

Время войн, которые шли на территории моего бывшего отечества, завершилось, надеюсь, безвозвратно. Но остались последствия. Одно из них, простенькое только на первый взгляд, состоит из нового и упрямого явления, грубой замены литературы математикой. Объяснюсь. У людей, зависящих от денег, единственным мерилом ценности являются цифры. И именно из цифр составлены топ-листы всего сущего.

Так и в издательской деятельности, и в литературе появились разного рода цифры. Чаще всего они в окружении слов выглядели лишними. Кроме, пожалуй, чисел, указывающих на так называемый тираж или на количество отпечатанных экземпляров книги и на количество изданий данного произведения. Эти цифры существовали всегда, но они, несмотря на их важность в издательском деле, не были решающими, неприкосновенными или божественными. Они просто существовали как равноправная часть целого, состоящего из разнообразных элементов, в том числе и из цифр, которые образовывали книгу и ее жизнь.

Но цифры, которые появились позже, в переходный период, были лишними: например, цифра, означающая занятое книгой место в топ-листе самых популярных, самых продаваемых, самых читаемых, самых современных и тому подобное… Похоже, что занятие места происходит демократическим путем. Но так только кажется. Неотвратимо ощущение, что продвижение с помощью цифр отнимает место.

А исчислениям нет ни конца ни края: сколько недель находится книга в топ-листе, сколько изданий выдержала в твердом переплете, в мягкой обложке, в новом переплете, в золотом переплете, вплоть до изготовления переплета на глазах у читателя. И потом, какое место она занимала на прошлой неделе, сколько недель, сколько голосов получила, сколько собрала голосов в Интернете – сколько было «посещений» сайта с голосованием.

Есть и утаенные цифры в пяти так называемых договорах, которые никогда не станут достоянием общественности: даты, к которым писатель обязан предоставить рукопись, сколько страниц может или должна она иметь (ни больше ни меньше), проценты возможного гонорара во всех предполагаемых обстоятельствах.

Неисполнение обязательных пунктов таких договоров также состоит из цифр: от штрафных очков до процентов вычетов. Эта математика сильнее смерти! Счет действует и через семьдесят лет после смерти писателя: все продолжает обсчитываться, складываться, вычитаться, умножаться и делиться. Счастье, что книги переживают своих авторов, но и счет не сдается: он и на том свете сопровождает писателя и не позволяет ему отказаться от своих прав. Этот отрезок времени post mortem называется счастливой математикой.

Полемика за и против подобного брака между литературой и математикой еще не разгорелась. Причина проста, хотя и не очень заметна. Дело в том, что в переходный период интеллигенция потеряла свое общественное, а также культурологическое значение, что ее поначалу удивило, потом возмутило, унизило и прилично маргинализировало. К перемене статуса и прежней значимости добавилась и новая суровая материальная нищета. В таком преддепрессивном состоянии некоторые люди в мире литературы и издательской деятельности стали морально и материально продажными. Они и получили популярную кличку – Математики.

Но, может быть, все это не было бы таким трагичным, если бы не вызвало изменений некоторых особенностей и черт характера. В комбинации с вопросами нации, национальной принадлежности, языковой комбинаторики, зависимости и независимости и тому подобным интеллигент столкнулся с проблемой национального самосознания. А когда это до него дошло, началось обрушение и созидание, созидание и обрушение. Национального самосознания. И всего прочего.

Боевые искусства могли быть всего лишь маскировкой многого другого из того, чему их подвергали: в простой на первый взгляд и весьма суровой школе физических единоборств они постигали многие тайны духа. Например, чтобы воспринять отвагу как личную особенность, следовало сначала изучить трусость; и только преодолев ее собственной волей, можно было приступить к изучению того, как следует победить ее. И только тогда это новое состояние можно было назвать личной особенностью.

Обобщенно говоря, переломным моментом всего обучения было установление связи между духом и телом. Осознав однажды эту связь, Баица стал намного легче и быстрее усваивать истинные ценности. Это была цепная реакция. Из отношений между трусостью и отвагой проистекала и связь подчинения и командования. Страх отступал перед вызовом, но… После этого учителя еще выше поднимали планку психологического барьера, который следовало преодолеть: они учили, что и страх можно превратить в отвагу. Причем более сильную и неодолимую, чем обыкновенная! И включались в эти процессы, собственным примером доказывая справедливость такого учения.