Элис Хоффман - Карибский брак

Держа меня одной рукой за ягодицы, он просунул другую между моих ног. Это пробудило во мне сильное желание. Может быть, это было нехорошо с моей стороны? Я почувствовала, что внутри меня разливается какой-то непонятный жар. Мысли мои смешались. Мне показалось, что в бархатном кресле у стены сидит какая-то тень. Я даже явственно услышала ее вздох. Всего один. Отодвинувшись от месье Пети, я уставилась на кресло. У меня было ощущение, что за нами наблюдают, хотя в комнате, кроме нас двоих, никого не было.

– Что-то не так? – спросил меня муж.

Покачав головой, я закрыла глаза. Если тут присутствовала первая мадам Пети, это было ее право, а я имела право не обращать на нее внимания. Мне казалось, что я нахожусь вне своего тела, словно мой дух порхает над нами и я вижу себя сверху. Я была в каком-то сне, но при этом ощущала жар внутри. Наверное, я дрожала, словно вылетела вместе с мотыльком из своей старой спальни, в которой никогда больше не буду спать.

Месье Пети опять сказал, что, если я хочу, он может подождать, пока я не привыкну к нему, но я не хотела этого. Мы были женаты, и я попросила, чтобы в нашу первую брачную ночь он думал обо мне, а не о своей первой жене. Больше я никогда не обращалась к нему с такой просьбой, а если он порой называл меня Эстер, я не обращала на это внимания.

Мне очень многому надо было научиться: ухаживать за детьми и воспитывать их, вести домашнее хозяйство. Я очень скоро потеряла бы голову, если бы не Розалия. Она была хорошим наставником. Она сообщила мне, что родилась на Сент-Томасе, на старой датской ферме, и приобрела навыки в кулинарии еще маленькой девочкой. На кухне мы стояли рядом, надев фартуки и повязав головы платками. Я научилась готовить куриный суп с лаймовым соком, освоила все рецепты Розалии, и прежде всего любимое блюдо детей – фонджи , кашу из кукурузной муки с овощами, которую и сама очень любила. Дети играли во дворе целыми днями, так что стирки хватало, и выстиранная одежда сушилась на двух длинных веревках почти постоянно. Она пахла морским воздухом; перед глажением Розалия спрыскивала ее лавандовой водой. Давид уже посещал школу при синагоге, Самуил же ходил за мной по всему дому, как собачонка. Я позволяла мальчикам ложиться спать поздно – меньше всего мне хотелось требовать от них строгого соблюдения дисциплины. Часто месье Пети читал в гостиной, а я в это время играла с детьми.

– Вы боялись, что не будете любить их, а теперь я боюсь, что вы их слишком сильно любите, – упрекала меня Розалия.

– Слишком сильно любить невозможно, – смеялась я.

Но Розалия сказала, что я не права. Мы сидели на террасе и пили чай с имбирем. Понизив голос, она рассказала мне, что у нее был ребенок, который умер в младенчестве. Она слишком любила его и считала, что Бог наказал ее за гордыню. Ребенок кашлял кровью и горел у нее на руках, как в огне. Когда он сосал молоко, оно вскипало у него во рту. Возможно, именно материнское молоко и убило его, прошептала Розалия. Хотя прошло уже несколько лет, ее душевная рана не заживала, и она не могла вспоминать это без слез. Обняв Розалию, я убеждала ее, что ни ее Бог, ни мой не могут быть настолько жестоки. Не может быть, чтобы ребенок умер от молока. Наверное, у него была желтая лихорадка, и никто в этом не виноват. Я была молода и думала, что могу понять горе матери, но я даже не подозревала, как оно может быть глубоко.

Розалия была настолько тактична, что не стала говорить, как глупо с моей стороны давать ей советы. Наверное, она с сочувствием относилась к моей тупости и считала ее неопытностью, а потому лишь молча обняла меня. Но и после этого я часто слышала, как она тихо плачет в уголке по своему малышу, которого слишком сильно любила.

После чая у мадам Галеви завязался разговор о детях-сиротах, о больных и о тех, кому не везло в делах. Были запланированы благотворительные обеды, чтобы собрать средства для нуждающихся; мы составили отчет, который надо было представить всем членам комитета. Подробно обсудили тех, кто нарушал общепринятые правила, в том числе мужчин, которые посмели завести, помимо жены нашей веры, еще одну жену – а может быть, и семью в районе гавани. В таком обществе, как наше, малейшее отклонение от нормы необходимо было выявить сразу. Разбирали скандальный случай с Натаном Леви, который переехал в Шарлотту-Амалию из Балтимора. Он занимал почетную должность американского консула, но, как говорят, действовал на этом посту неподобающим образом. Больше всего женщин возмущало то, что он жил с негритянкой по имени Сандрина и разгуливал с ней повсюду, как со своей женой. Я видела их лишь однажды, когда ходила на рынок с Адель. Она смотрела на них с интересом.

– Мама говорит, что это брак цапли с попугаем, – заметила я.

– Вот как? – презрительно бросила Адель. – Твоя мать ничего не понимает в жизни. Они не птицы, а люди, которые любят друг друга.

Леви был членом нашей конгрегации, и хотя было послано несколько писем в Вашингтон государственному секретарю США Джону Куинси Адамсу, открыто высказать претензии Натану Леви никто не осмеливался, так как он был влиятельным человеком и помогал многим на острове в их делах. Люди ограничивались тем, что переходили на другую сторону улицы, если видели эту женщину или их обоих, прогуливавшихся под руку.

Мне захотелось навестить подругу, и я пошла к Адель домой. На террасе Жестина разбирала белье.

– Я думала, ты слишком занята своей замужней жизнью, чтобы прийти ко мне, – сказала она. – А на сегодняшнее собрание ты не ходила?

– У меня трое детей на руках, так что я ушла, не дожидаясь окончания. – Я надеялась, что найду в будущем предлог, чтобы совсем не посещать эти собрания.

Жестина бросила на меня мрачный взгляд.

– У тебя есть один верный друг, – сказала она с упреком.

– Ага, а у тебя два. Как поживает Аарон?

Жестина горько усмехнулась:

– Понятия не имею.

Она сказала, что Аарон избегает ее. Он дважды не приходил на свидания, о которых они договаривались. Она бросала из сада камешки в его окно, но он не вышел.

– Может, он спал? Его не добудишься. И к тому же он ленив, как тебе хорошо известно. – По правде говоря, в его лени было даже что-то привлекательное. Он не любил торопиться и предпочитал вести долгие разговоры с коммерсантами, нежели работать в магазине моего отца. Он явно считал физический труд ниже своего достоинства.

Жестина помотала головой:

– По-моему, кто-то настроил его против меня.

Мы обе понимали, что этим «кем-то» была, скорее всего, моя мать.

– Не надо было брать его с собой на прогулки, когда он просился, – сказала я. – От него всегда были одни неприятности.

– Неправда. – Жестина запихала белье в плетеную корзину. – Неприятности достались нам по наследству.