Джон Кутзее - Школьные дни Иисуса

– А кто хороший пример детям? Симон – хороший пример?

Молчание.

– Ты хороший пример, Симон? – настаивает мальчик.

Инес за него не вступается, и ему приходится защищаться самому.

– Я стараюсь, – говорит он. – Я стараюсь быть хорошим примером. И если мне не удается, это не потому что я стараюсь мало. Надеюсь, в целом я до сих пор был хорошим примером. Но об этом судить тебе.

– Ты не отец мне.

– Нет, не отец. Но это не отменяет моего права – верно? – быть примером.

Мальчик не отвечает. Он вообще теряет всякий интерес, отключается, рассеянно смотрит в окно (они едут мимо унылейшего района, квартал за кварталом маленьких домиков, похожих на коробки). Повисает долгое молчание.

– Дмитрий – он как ятаган, – вдруг говорит мальчик. – Голову рубить. – Пауза. – Он мне нравится, пусть тебе и нет. Я хочу в Академию.

– Дмитрий никакого отношения к Академии не имеет, – говорит Инес. – Он просто привратник. Если хочешь в Академию, если ты решился – пойдешь. Но как только они начнут жаловаться, что ты слишком для них умный, и захотят послать тебя к психологам и психиатрам, я тебя сразу заберу.

– Чтобы танцевать, ума не надо, – говорит мальчик. – Когда мы купим мне бальные туфли?

– Купим сейчас. Симон отвезет нас в обувной магазин, по адресу, который дала та дама.

– Ты и ее тоже ненавидишь? – спрашивает мальчик.

Теперь черед Инес уставиться в окно.

– Она мне нравится, – говорит мальчик. – Она пригожая. Пригожее тебя.

– Пора тебе научиться судить людей по их внутренним свойствам, – говорит он, Симон. – А не по тому, пригожие они или нет. И есть ли у них борода.

– А какие бывают внутренние свойства?

– Внутренние свойства – это доброта, честность и чувство справедливости. Ты про них наверняка читал в «Дон Кихоте». Внутренних свойств очень много, больше, чем я могу с ходу назвать: чтобы знать весь список целиком, нужно быть философом, но пригожесть – не внутреннее свойство. Твоя мама – такая же пригожая, как и сеньора Арройо, только по-другому.

– Сеньора Арройо – добрая.

– Да, согласен, похоже, добрая. И ты ей, кажется, понравился.

– Значит, у нее есть внутренние свойства.

– Да, Давид, она добрая – вдобавок к пригожести. Но пригожесть и доброта не связаны друг с другом. Пригожесть – случайное свойство, вопрос удачи. Можно родиться пригожим или невзрачным, мы этого сами не решаем. А вот быть добрым – не случайность. Мы не рождаемся добрыми. Добрыми мы быть учимся. Мы становимся добрыми. Вот в чем разница.

– У Дмитрия тоже есть внутренние свойства.

– У Дмитрия запросто могут быть внутренние свойства, я, вероятно, поспешил его судить, соглашусь. Я просто пока их не заметил, эти его внутренние свойства. Их сегодня не было видно.

– Дмитрий – добрый. А что такое «достопочтенная»? Почему он сказал «достопочтенная Ана Магдалена»?

– Достопочтенная. Это слово ты тоже наверняка видел в «Дон Кихоте». Почитать кого-нибудь – значит, уважать его или ее и отдавать ему или ей должное. Однако Дмитрий это слово использовал иронически. Он, что ли, шутил. «Достопочтенный» – слово, которое обычно применяют к людям постарше, а не к кому-то в возрасте сеньоры Арройо. К примеру, если б я звал тебя «достопочтенным юным Давидом», это бы звучало потешно.

– Достопочтенный старый Симон . Тоже потешно.

– Как скажешь.

Бальные туфли, как выясняется, бывают лишь двух видов – золотые и серебряные. Мальчик отвергает и те и другие.

– Это для Академии сеньора Арройо? – спрашивает продавец в обувном магазине.

– Да.

– Все дети в Академии носят наши туфли, – говорит продавец. – Либо золотые, либо серебряные, без исключения. Если появитесь на занятиях в черных или белых, молодой человек, смотреть на вас будут косо.

Продавец – высокий сутулый человек с усами такими тоненькими, будто они нарисованы у него над верхней губой углем.

– Слышишь, что говорит этот господин, Давид? – говорит он, Симон. – Либо золотые, либо серебряные, либо танцуй в носках. Что решим?

– Золотые, – говорит мальчик.

– Значит, золотые, – сообщает он продавцу. – Сколько они стоят?

– Сорок девять реалов, – говорит продавец. – Пусть примерит эту пару, чтобы размер был его.

Он, Симон, взглядывает на Инес. Инес качает головой.

– Сорок девять реалов за детские туфли, – говорит она. – Как можно драть такую цену?

– Они сделаны из лайки. Это не обычные туфли. Они созданы для танцоров. У них встроенная поддержка стопы.

– Сорок реалов, – говорит Инес.

Человек качает головой.

– Хорошо, сорок девять, – говорит он, Симон.

Человек усаживает мальчика, снимает с него обувь, натягивает ему бальные туфли. Точно по ноге. Он, Симон, платит человеку сорок девять реалов. Человек упаковывает туфли в коробку и отдает ее Инес. Они молча уходят из магазина.

– Можно я сам понесу? – говорит мальчик. – Они уйму денег стоили?

– За пару туфель – уйму, – говорит Инес.

– Но это уйма денег?

Он ждет, что ответит Инес, но та молчит.

– Нет такого понятия, как просто уйма денег, – говорит он терпеливо. – Сорок девять реалов – уйма денег за пару туфель. Вообще же сорок девять реалов могут быть и не уймой денег – за машину или дом. Вода стоит в Эстрелле самую малость, а вот если ты окажешься в пустыне и начнешь умирать от жажды – будешь готов отдать все, что у тебя есть, за один лишь глоток воды.

– Почему? – говорит мальчик.

– Почему? Потому что жить – важнее всего на свете.

– Почему жить – важнее всего на свете?

Он собирается ответить, собирается поделиться точными, терпеливыми, вдумчивыми словами, но в нем вдруг вскипает нечто иное. Гнев? Нет. Раздражение? Нет – нечто куда сильнее. Отчаяние? Вероятно – отчаяние, малая его ипостась. Почему? Потому что он хотел бы верить, что, отвечая на все прибывающие «Почему?» точно, терпеливо и вдумчиво, ведет мальчика по лабиринту смертной жизни. Но есть ли хоть какое-то доказательство тому, что этот ребенок впитывает предложенные наставления – или хотя бы слышит, что ему говорят?

Он останавливается посреди людного тротуара. Инес с мальчиком тоже замирают и глядят на него растерянно.

– Допустим, так, – говорит он. – Бредем мы по пустыне, ты, Инес и я. Ты говоришь мне, что тебя мучает жажда, и я предлагаю тебе стакан воды. Ты ее при этом не пьешь, а выливаешь на песок. Ты говоришь, что тебя мучает жажда ответов: почему так? почему это? Я терпеливый, и я люблю тебя – и потому всякий раз даю тебе ответы, которые ты выливаешь на песок. Сегодня я наконец устал давать тебе воду. «Почему жить – важнее всего на свете?» Если жизнь не представляется тебе важной – пусть так.

Инес ошарашенно вскидывает руку ко рту. А мальчик хмурится.

– Ты говоришь, что любишь меня, а ты меня не любишь, – говорит он. – Ты притворяешься.