Уильям Дерезевиц - Уроки Джейн Остин. Как шесть романов научили меня дружить, любить и быть счастливым

Мы с Элизабет были юны и, как большинство молодых людей, даже не догадывались, до какой степени. К слову сказать, всем двадцатилетним кажется, что жизнь уже позади. Т. С. Элиот в свои двадцать писал стихи о том, как он чудовищно, чудовищно стар. Распрощавшись с детством, вы чувствуете себя таким опытным, и умудренным, и уставшим от жизни. Вы надеваете тренчкот или предпочитаете черное, дабы показать, как много вы уже повидали на своем веку. Часто говорите «плевать» или «ежу понятно», ведь все кругом до смерти скучно и предсказуемо. По этой же причине Элизабет Беннет зарекается выходить замуж и, совершив свою самую большую ошибку, заявляет: «Прости, пожалуйста, но мне-то ясно, что об этом следует думать».

Поразительно, как спокойно ко всему этому относится Остин. Большинство взрослых людей, вспоминая о своем поведении в юности, сгорают со стыда, а при виде юнца, ведущего себя подобным образом, с трудом удерживаются от того, чтобы не дать ему по лбу. Остин принимает подростковые выходки с юмором и пониманием. Она сочувствует этим взрослым детям, хотя признаёт, что ведут они себя глупо. Самое невероятное заключается в том, что Остин начала писать «Гордость и предубеждение», когда ей самой было только двадцать.

Другими словами, описывая историю Элизабет, автор рассказывала и о себе. Лиззи обожала танцевать, и Джейн Остин тоже. Элизабет обожала читать, и ее создательница тоже. Лиззи обожала прогулки, и Остин тоже. У Элизабет была Джейн, а у Остин – Кассандра, кроткая и добродетельная старшая сестра, наперсница, надежда и опора, задушевный друг. («Если бы Кассандре отрубили голову, – однажды сказала их мать, – Джейн потребовала бы разделить участь сестры».) Важно отметить, что Остин наделила героиню своими качествами: проницательным умом и острым язычком. Лиззи демонстрировала свои достоинства в дерзких разговорах с мистером Дарси, Остин – в письмах к Кассандре. Элизабет, к примеру, говорила: «Что ж, я вполне убедилась, что мистер Дарси свободен от недостатков. Да он этого и сам не скрывает». Остин не ограничивалась столь короткими замечаниями. Вот посмотрите, как она сплетничает о бале, который посетила накануне:

Красавиц на балу было мало, да и те, впрочем, не блистали. Мисс Айермонгер выглядела нездоровой, так что миссис Блаунт была единственной дамой, которая притягивала взоры. На этот бал она явилась в том же обличье, что и в сентябре: с тем же круглым лицом и толстой шеей, с тем же бриллиантовым бандо и в тех же белых туфлях, под руку с тем же розовощеким мужем. Были на балу и сестры Кокс; в одной из них я узнала ту самую вульгарную девушку с крупными чертами лица, которая восемь лет тому назад танцевала в Энхеме… Видела сэра Томаса Чемпниса и вспомнила бедняжку Розали (служанку, приглянувшуюся ему несколько лет назад); видела его дочь – странное создание с белой шеей. О миссис Уоррен я когда-то составила мнение как о приятной молодой даме и теперь жалею об этом. Отделавшись от некоторых из своих детей, она без устали танцевала, и пышность ее фигуры отнюдь не бросалась в глаза. Муж ее чрезвычайно уродлив, уродливее даже своего кузена Джона; на вид, однако же, не так стар, в отличие от брата. Обе мисс Мейтленд весьма недурны и очень походят на Энн смуглой кожей, большими темными глазами и выдающимися носами. Генерал страдает Подагрой, миссис Мейтленд – Желтухой. Обе мисс Дебери, Сьюзен и Салли, прибыли во всем черном, и я была вежлива с ними настолько, насколько позволяло мне их зловонное дыхание.

Ничего себе! Но как бы вольно Остин ни позволяла себе высказываться о соседях в письмах, когда дело шло о поведении в обществе, она всячески старалась не оскорблять их чувства. В этом же письме – буквально в следующем абзаце – она рассказывает о том, что в будущий четверг ей предстоит навестить друзей, если, конечно, она не решит пойти на очередной бал. И добавляет: «Ежели я не останусь на Бал, то ни в коем случае не позволю себе поступить столь невежливо в отношении Соседей, как провести это самое время в другом месте, и уж тем более называть это причиной того, что прибуду к ним не раньше утра четверга».

У Остин беспощадное чувство юмора и вместе с тем доброе сердце, поэтому и у Элизабет остроумие уравновешено душевностью. Неудивительно, что героиня «Гордости и предубеждения» оставалась любимицей Остин до конца ее дней. «Хочу сообщить тебе, что из Лондона прибыло мое дорогое Дитя», – пишет она Кассандре, как только получает первые экземпляры своего романа, и не совсем ясно, говорит ли она о книге или героине. «Должна признаться, – продолжает Джейн, – что считаю ее прелестнейшим созданием, когда-либо существовавшим на бумаге, и не представляю, как буду выносить тех, кому она хоть самую малость придется не по нраву».

Спустя пару месяцев Остин отправляется в Лондон и во время поездки посещает художественные галереи в поисках портретов Элизабет и Джейн. «Я чрезвычайно довольна», – пишет она Кассандре, отыскав изображение Джейн, соответствующее тому образу, что она себе представляла. «Я все-таки тешила себя надеждой увидеть ее Сестру», – продолжает она. Но найти портрет Элизабет ей не посчастливилось. «Мне остается только думать, – заключает Остин, – что мистер Дарси настолько ценит любое ее Изображение, что не захотел бы выставлять его на обозрение публики. Я полагаю, что ему должно быть свойственно подобное чувство – смесь Любви, Гордости и Сдержанности». Очевидно, что Остин очень довольна своей героиней. Во-первых, она рада ее замужеству не меньше самой Элизабет. А во-вторых, ни одна картина не может сравниться с мысленным образом Лиззи, нарисованным Остин. Первым человеком, влюбившимся в Элизабет Беннет, была сама ее создательница.

Стоит ли упоминать о том, что писательница вовсе не питала иллюзий насчет совершенства своего чада? Она знала, что Лиззи еще только предстоит повзрослеть, то же самое касалось и автора. И действительно, по мере того, как Остин становится старше, из ее писем почти исчезают дерзость и сарказм. Она начала писать «Гордость и предубеждение», когда ей было около двадцати. К тому времени, как роман опубликовали, ей уже исполнилось тридцать семь (оригинальную версию, «Первые впечатления», издатель отверг, не читая, и многие годы Джейн к ней не возвращалась), и теперь ее письма звучат совсем иначе, нежели то бойкое и ехидное описание бала.

«Мудрость важнее Остроумия, – пишет Остин своей любимой племяннице Фанни Найт примерно в этот же период, – и в итоге последнее слово окажется за ней». Фанни, двадцати одного года от роду, в ту пору как раз раздумывала, стоит ли выходить замуж за некоего молодого человека, серьезного и заботливого, которому, однако, не хватало лоска и блестящих манер. У тетушки Джейн возникли сомнения насчет глубины чувств Фанни к поклоннику. Тем не менее она твердо верила: «Его необыкновенно добродушный нрав, незыблемые принципы, справедливые суждения и добрые привычки – все это ты можешь оценить по достоинству, все это имеет необычайную важность, все это так положительно его характеризует». Доброта, – напоминает она своей племяннице, – важнее бойкости и общительности.