Никола Скотт - Секрет моей матери

Отец не говорит об этом, он вообще не говорит со мной о настоящем и будущем. Может быть, он считает, что шестнадцатилетняя девушка не должна знать о таких вещах, как неизлечимые опухоли, судно для лежачих больных и уколы морфина. Но неужели он полагает, что я не слышу, как моя собственная мать, задыхаясь, заходится кашлем, – вот этого я не понимаю. Она кашляет сухо, отрывисто, и я догадываюсь, что ей больно; по всей видимости, кашель требует от нее огромных усилий. Мама слабеет и чахнет с каждым днем. Сначала слушать ее кашель было жутко, я ждала его и чувствовала облегчение, когда ночь была спокойной. Теперь же больше всего я боюсь никогда больше его не услышать. Кашель стал мерой жизни, хрупким барометром надежды и отчаяния. Он чудится мне повсюду, пробирается в каждую комнату, подстерегает мои шаги, когда я поднимаюсь по ступенькам в комнату матери. Им пропитаны занавески в маленькой гостиной, резные спинки стульев в столовой, которой мы почти перестали пользоваться, он угнездился на плитках кухонного пола, где сейчас суетится Дора. Кашель висит во влажном воздухе в дни стирки, потрескивает в очаге, когда мама расчесывает мне волосы в пятницу вечером – я все еще позволяю ей это делать, хоть уже и не маленькая, потому что знаю: очень скоро ее не станет. Кашель – последнее, что я слышу, уходя в школу утром, и первое – когда открываю входную дверь днем, спрыгнув с автобуса и пробежав по улице. Мне не терпится насладиться этим ценным временем, временем, проведенным наедине с мамой, пока из банка не вернулся отец и не отправил меня в свою комнату перед приходом районной медсестры. Та делает ежевечерний укол, и мама проваливается в тревожную дрему, сопровождаемую морфином и болью.

И вот я сижу и жду, когда уйдет сестра Хэммонд. Я взяла в библиотеке новую книгу, которая называется «Мне здесь нравится». Она довольно занятная и должна помочь мне отвлечься от размышлений. Наверное, следовало бы повторить латинские глаголы, если я хочу продолжить учебу в школе и поступить в университет – мы говорили об этом с мамой. Но я не могу сосредоточиться ни на книге, ни на глаголах. Я прислушиваюсь к голосу сестры Хэммонд, который раздается в конце коридора, и не могу даже думать о будущем из-за всех этих тревог и страхов, которые теснятся в моем мозге. Записывать их, выплескивать на жадные страницы дневника – вот что не дает мне сойти с ума и сдаться в плен происходящему, поэтому я решила, что глаголы подождут. Лучше я буду писать об улице, которая томится под полуденным солнцем, жаркая, душная, пыльная. Коммивояжер, потеющий в своем костюме, ходит от здания к зданию. Дети из дома номер четыре бегают по соседским дворам и зовут друзей на прогулку…

Все в нашей школе с нетерпением ждут летних каникул. Мои подруги собираются отправиться в Брайтон, Блэкпул или Торки. Именно в Торки поедет Джуди, и некоторое время назад ее мама с папой любезно приглашали меня присоединиться к ним. Но я сразу же отказалась, не сказав об этом маме. Сейчас я даже думать не могу об отдыхе. Мама Джуди не стала меня уговаривать. Она потеряла на войне двух братьев и, наверное, понимает, что, когда кто-то умирает, время течет очень быстро, как вода. Мне нужно провести вместе с мамой как можно больше времени, чтобы выжить после ее смерти.

Я составила список книг, которые, как мне известно, мама хотела прочесть, например, «Долгий взгляд» – довольно грустное произведение, и «Трава поет» [2] Роман Дорис Лессинг. – отец не любит, когда мы ее читаем, он говорит, что это коммунистическая чушь. Я отметила радиопрограммы, которые мы с мамой будем слушать. Именно так я проведу лето 1958 года – читая книги, слушая радио и размышляя о том, что такое жизнь.

Закрылась входная дверь. Сестра Хэммонд уехала на своем велосипеде. Она оглянулась, но я не уверена, что увидела меня. Я сижу на подоконнике, полускрытая занавесками. Сестра Хэммонд подъехала к миссис Пеккитт и миссис Смит, которые устроились поболтать на ступеньках своих домов, остановилась, чтобы спросить о чем-то, заглянула в горло карапузу, который недавно начал ходить и держался за юбку миссис Пеккитт. Сестра Хэммонд мне нравится, она всегда честна и прямолинейна, поддерживает отца, говорит ему, что нужно делать. И я уверена, что после тишины и смерти, царящих в нашем доме, она чувствует огромное облегчение, глядя на жизнь, даже если перед ней лишь грязный краснощекий ребенок, снующий по жаркой улице. И все же меня поражает, что, всего несколько минут назад расставшись с моей мамой, сестра Хэммонд так беззаботно смеется с миссис Пеккитт, волнистые волосы которой треплет вечерний ветер, и с держащей в руках метлу миссис Смит. Все они кажутся очень спокойными. Эти люди наслаждаются жизнью, лучатся здоровьем, уверены в себе, веселы и розовощеки, у них есть бесконечные запасы чая от боли в горле и йода для разбитых коленок – простых лекарств от простых болезней. И они так не похожи на мою маму, которая лежит в своей комнате, бледная, измученная кашлем, и уплывает от меня на волнах морфина.

Я завидую им, этим женщинам с веселыми детьми. Они всегда вежливо здоровались с нами; мама завела на улице несколько знакомств. Но наш район – странное смешение старых домов, стоявших здесь с давних времен, таких как наш, с террасами, и новых построек, и почему-то между нами и нашими соседями всегда существовала легкая настороженность. Моя мама умнее, ярче, веселее здешних домохозяек. У нее есть помощница, которая моет окна, стирает по понедельникам, приносит продукты из магазина, в то время как остальные хозяйки с нашей улицы ползают на коленях, оттирая плитку, или тащатся по улице с тяжелыми сумками. И я, всего лишь ребенок, девочка, которая каждое утро уезжает на автобусе в гимназию, выгляжу подозрительно среди соседских детей, которые вбегают и выбегают из своих домов, создавая веселый хаос. Мой отец отрицает социальный прогресс и ненавидит новшества, презирает жизнерадостность и легкомыслие и с благоговением хранит воспоминания о войне…

Но я знаю, что больше всего виновата смерть, начавшая медленное, но неотвратимое шествие к порогу нашего дома, парящая над его крышей и сообщающая всем, что с нами лучше не знаться.

Сестра Хэммонд уехала на велосипеде. Я видела, как миссис Пеккитт и миссис Смит попрощались с ней и потащили детей домой пить чай. Вскоре на улице станет тихо и пусто, а в тех счастливых домах, где есть телевизор, все – хоть я этого и не вижу – соберутся возле экранов. Я представляю себе, как они смотрят «Полчаса с Хэнкоком» или кулинарную программу с Маргаритой Пэттен, а может быть, новости спорта. Девочки в школе болтают о музыкальных программах, о «Шести с половиной», а иногда – о «Круто для кошек», и судя по всему, это довольно занятно. Но я не в курсе всего этого. Мой отец не одобряет телевизора, радио терпит с трудом, и уж, конечно, не любит рок-н-ролла. Я и сама ко всему этому равнодушна, но мне бы очень хотелось посмотреть программу «Ночное небо». Мисс Стил рассказывала о ней в школе, и мне понравилось, ведь я очень часто сижу на подоконнике и смотрю на небо.