Виктория Хислоп - Путешествие за счастьем. Почтовые открытки из Греции

Я покинул Нафплион спустя пару дней, чтобы посмотреть другие красоты Пелопоннеса. Как-то днем я ехал по дороге и увидел указатель «Аркадия». Это слово вызывает в памяти счастливое видение благословенного края, но до этого момента я не подозревал, что идея рая на земле связана с конкретным местом. Мне и в голову не приходило, что утопический идеал представляет собой точку на карте.

И вдруг я там оказался. В самой Аркадии.

Почти три тысячи лет назад поэт Гесиод написал о тамошней жизни: «Жили те люди, как боги, с спокойной и ясной душою, горя не зная, не зная трудов. И печальная старость к ним приближаться не смела… А умирали, как будто объятые сном. Недостаток был им ни в чем не известен. Большой урожай и обильный сами давали собой хлебодарные земли» [7] Перевод В. Вересаева. .

Сама природа осыпала благами аркадских пастухов, и поверить в это было очень легко, когда я ехал в тот день по Аркадии. Увидев пастуха со стадом, я представил его богом Паном, который, согласно мифу, бродил по этим горам в облике похотливого сатира с козлиными рогами и копытами, наигрывая на флейте.

Я мгновенно почувствовал, что из реальности перешел в область мифологии, пересек грань между правдой и вымыслом и оказался среди пейзажей, лучше которых нет на всей земле, в той жизни, о которой можно лишь мечтать, в окружении медовых трав, цветочных ароматов, птичьих трелей. Эта пасторальная идиллия была так далека от городов, что люди, живущие здесь, по праву считались чистыми и благородными.

Нигде больше в Греции я не видел столь сочной зелени и густой листвы, таких пышно цветущих деревьев. Красоту пейзажа подчеркивал солнечный, ну просто идеальный день. Время от времени вдали мелькали шиферные крыши коттеджей, прилепившихся к склону холма.

На картине Пуссена в Лувре (мы могли бы когда-нибудь пойти туда вместе) изображены аркадские пастухи, собравшиеся вокруг надгробия. Их вдруг осенила истина: смерть неизбежна, даже если ты живешь в раю. Может быть, я думал о том же, проезжая по этой благодатной земле. Мои глаза наслаждались ее красотой, но в то же время я испытывал некоторое беспокойство. Теперь-то мне известно, что рая на земле быть не может, но когда я пишу эти слова, вспоминаю, насколько был благодушен, представляя себе наше будущее, насколько иллюзорным было мое счастье.

Я проехал несколько деревень, застроенных каменными домами, и притормозил в одной из них. Это был Космас. При виде широкой безжизненной площади мурашки побежали у меня по коже, и я решил ехать дальше. Час или около того спустя я оказался в Триполи. Все еще немного опьяненный красотой Аркадии, я с облегчением обнаружил себя в приятном, правда более приземленном местечке. Я заметил бар на боковой улочке между двумя заброшенными промышленными зданиями. Все стены поблизости были испещрены граффити: жирными линиями, мастерски выполненными, иногда карикатурными рисунками, лозунгами и фразами. Это место подходило моему сердитому беспокойному настроению.

Время приближалось к шести, и девица в баре угрюмо протирала столики. Когда я вошел, она даже не потрудилась взглянуть на меня. Возможно, она не заметила моего прихода, поскольку внутри громко играла музыка. Футболка с коротким рукавом не могла скрыть татуировок на плечах и предплечьях официантки. Красотка еще та: в ноздре колечко, на каждом ухе по десятку пирсингов, голова наполовину обрита. Оставшиеся волосы имели фиолетовый оттенок свежего синяка, а на ее руках были наколоты перекрещивающиеся шрамы.

Спустя некоторое время она все-таки подошла и приняла у меня заказ на пиво. Я был ее единственным клиентом, и потому у нас завязался разговор. Лицо у нее было прелестным, но казалось рассерженным – Ева сердилась и на саму жизнь, и на ту землю, по которой она ходит. Но больше всего она злилась на свою страну – на Грецию. Как и миллионы молодых людей, Ева считала, что ее кинули.

Два года назад она бросила университет. «Какой смысл? – сказала Ева. – Большинство ребят моего поколения болтаются без работы, так какой прок от образования? Отправиться в мир со знаниями, которые никому не нужны? Бесполезно все это».

Я чувствовал, что Ева глубоко разочарована. Судя по манере разговора, она была большой умницей, страстной натурой. И к тому же талантливой: плотный рисунок граффити на стенах внутри и снаружи оказался ее работой. Это были сложные, мастерски выполненные изображения, и я не преминул это заметить.

– Перед вами не какой-то случайный набор, – заявила она с ноткой вызова в голосе. – Рисунки рассказывают историю.

Я присмотрелся внимательнее. Рядом с кривыми линиями странных, едва ли человеческих фигур и форм текли черные, похожие на паутинку буквы. Ева говорила правду: слова и рисунки вместе рассказывали историю. Закончив ее читать, я понял: не только меня резануло свойственное аркадскому ландшафту противоречие между обещаниями идеальной жизни и суровой реальностью.

Для Евы Аркадия – место, которое могло бы быть раем, – стало кошмарным символом самой Греции.

[8] И я был в Аркадии (лат.). Крылатое выражение о непостоянстве счастья, мотив многих произведений в живописи и литературе.

Атанасия, чье имя означает «бессмертие», выросла среди пыли и шума Афин. Она любила свой город, и ее не мучило любопытство увидеть, что находится за его пределами. Однако тем воскресным утром она отправлялась в деревню Аркадию, что за Космасом, еще выше в горах. Там родился ее отец и появилась на свет она сама – двадцать восемь лет назад.

Григорис Малавас умер, когда ей было два года, и она его не помнила. Это имя редко упоминалось, пока она росла. Никаких фотографий, никаких свидетельств о его существовании не сохранилось. Была только она. Она одна после него и осталась. Год назад умерла мать, и когда Атанасия убирала ее квартиру, она обратила внимание, что в шкафу нет ни одной траурной вещи, а среди бумаг – ни одного документа: ни свидетельства о браке, ни свадебной фотографии, ни письма, в котором два их имени стояли бы рядом.

У Атанасии не сохранилось воспоминаний о деревне. Ее мать уехала оттуда после сороковин по отцу, и вопроса о возвращении никогда не возникало. Даже для того, чтобы отметить первую, или третью, или какую-нибудь иную годовщину смерти Григориса Малаваса. «Его брат сделал все, что нужно», – без излишних комментариев сказала мать Атанасии много лет спустя. Так она узнала, что у нее есть дядя. Хотя жив он или нет, не было известно.