Джоан Роулинг - Случайная вакансия

Известие о кончине Барри распространилось по больнице, подобно излучению, и выплеснулось наружу. Оно докатилось до самого Ярвила, не обойдя даже тех, кто знал Барри либо чисто внешне, либо по слухам, либо только по фамилии. Постепенно факты начали терять форму и фокус; в некоторых местах они исказились. В других местах сама личность Барри оказалась затушёванной подробностями его смерти, и он уже воспринимался как извержение рвоты и мочи, как судорожно подёргивающаяся бесформенная груда горя, и казалось неприличным, даже гротескно-комическим, что человек принял такую неопрятную смерть в небольшом элегантном гольф-клубе.

Случилось так, что Саймон Прайс, который одним из первых услышал о смерти Барри, причём в своём доме на вершине холма с видом на Пэгфорд, столкнулся с отражённой версией этой истории в типографии «Харкорт-Уолш» в Ярвиле, куда пришёл работать сразу после школы. Эта версия слетела с уст молодого, жующего резинку водителя погрузчика – во второй половине дня, вернувшись из сортира, Саймон застал парня у дверей своего кабинета.

В принципе, тот пришёл вовсе не за тем, чтобы поговорить о Барри.

– Это дело можно в среду провернуть, – начал он вполголоса, зайдя вслед за Саймоном в кабинет и дождавшись, чтобы тот закрыл дверь, – если надобность ещё не отпала.

– Так-так, – сказал Саймон, усаживаясь за стол, – а мне казалось, ты говорил, там всё уже на мази?

– Ну да, только забрать до среды не получится.

– Ещё раз: сколько, ты говорил, это стоит?

– Восемьдесят, наликом.

Парень энергично жевал резинку: до Саймона долетало чавканье. Среди ненавистных ему привычек эта занимала особое место.

– А вещь-то не палёная? – допытывался Саймон. – Не фуфло какое-нибудь?

– Прямо со склада, – заверил парень, переступая с ноги на ногу и поводя плечами, – новьё, в заводской упаковке.

– Тогда замётано, – сказал Саймон. – В среду привози.

– Куда – сюда, что ли? – Парень закатил глаза. – Не проканает. Вы где живёте?

– В Пэгфорде, – ответил Саймон.

– А конкретно?

Нежелание Саймона указывать свой адрес граничило с суеверием. Он не просто не любил гостей – посягателей на его частную жизнь и потенциальных грабителей, но рассматривал Хиллтоп-Хаус как неосквернённую, незапятнанную святыню, столь отличную от Ярвила и шумной, выматывающей типографии.

– После работы заберу, – сказал Саймон, игнорируя вопрос. – Где это у тебя?

Парень недовольно нахмурился. Саймон пронзил его взглядом.

– Бабло вперёд, – не сдавался водитель погрузчика.

– Бабло получишь, когда товар у меня будет.

– Не, не прокатит.

Саймону казалось, что у него начинается головная боль. Он не мог избавиться от ужасной мысли, посеянной его бестолковой женой, что у человека в башке может годами тикать крошечная тайная бомба. Определённо, постоянный грохот и шум типографского станка здоровья не прибавляли. А вдруг эта нескончаемая канонада год за годом истончает ему стенки артерий?

– Ладно, – буркнул Саймон, приподнявшись в кресле, чтобы достать из заднего кармана бумажник.

Парень подошёл к столу и протянул руку.

– Вы, как я понимаю, рядом с гольф-клубом живёте? – спросил он, пока Саймон, не выпуская деньги из рук, отсчитывал десятки. – Вчера там кореш мой был – видел, как мужик концы отдал, прямо на парковке. Просто, к гребеням, облевался, брык – и откинулся.

– Да, слыхал, – сказал Саймон, разглаживая последнюю из банкнот, чтобы убедиться, не прилипла ли к ней другая.

– Он в совете такими делами ворочал, покойник этот. Откаты брал. Грейз ему отстёгивал за каждый подряд.

– Ну-ну, – бросил Саймон, хотя был страшно заинтригован.

«Барри Фейрбразер? Кто бы мог подумать!»

– Короче, будем на связи, – сказал парень, запихнув восемьдесят фунтов в задний карман. – Вместе поедем и заберём – в среду.

Дверь офиса закрылась. Саймон настолько изумился оборотистости Барри Фейрбразера, что мигом забыл о головной боли. Барри Фейрбразер, всегда такой деловитый, открытый, весёлый, всеобщий любимец, – и получал откаты от Грейза.

Однако это известие не поразило Саймона, как поразило бы любого, кто знал Барри; оно нисколько не принизило Барри в его глазах, напротив, он зауважал усопшего. У кого есть мозги, тот и хапает – ему ли не знать. Невидящим взглядом он вперился в экранную таблицу, перестав слышать лязг печатного цеха за стеклянной дверью.

Люди семейные вкалывают с девяти до пяти, но Саймон знал и другие, более удобные пути: жизнь, полная всяческих благ, висела у него над головой, как набитая до отказа пиньята [4] Пиньята – мексиканская кукла для сладостей, сделанная из папье-маше и подвешиваемая по праздникам к потолку. , которую он мог бы распороть одним ударом, будь у него длинная пика и удобная возможность. Саймон жил в детской уверенности, что весь остальной мир служит лишь декорацией к его спектаклю, что его хранит судьба, разбрасывающая кругом подсказки и знаки, и что один такой знак предназначен специально для него – это ему подмигнули небеса.

Правда, в прошлом такие подсказки пару раз выходили ему боком. Много лет назад, ещё занимавший скромную должность подмастерья, но уже обременённый ипотечным займом, который, в сущности, был ему не по карману, и недавно забеременевшей женой, Саймон поставил сто фунтов на приглянувшегося жеребца по имени Рутиз Бэби на скачках «Гранднэшнл», а тот пришёл предпоследним. Вскоре после покупки Хиллтоп-Хауса Саймон вложил тысячу двести фунтов, на которые Рут надеялась купить гардины и ковры, в таймшеры, которыми занимался один знакомый жох из Ярвила. Инвестиция Саймона испарилась вместе с директором фирмы, и хотя Саймон бесился, ругался и даже наподдал младшему сыну (чтобы не путался под ногами), да так, что тот пересчитал половину ступенек, в полицию он заявлять не стал. Он знал о некоторых нестандартных методах в работе фирмы ещё до того, как вложил туда деньги, а потому опасался лишних вопросов.

Но подобные бедствия компенсировались проблесками удачи, хитрыми уловками, верными предчувствиями, и Саймон придавал им большой вес при подведении баланса; именно благодаря им он по-прежнему верил своим звёздам, которые поддерживали его убеждение, что судьба уготовила ему нечто большее, чем ишачить за гроши до пенсии, а то и до смерти. Рука руку моет, не подмажешь – не поедешь, хочешь жить – умей вертеться; никто этому не чужд, в том числе, как выясняется, и коротышка Барри Фейрбразер.

Там, в своей убогой конторе, Саймон Прайс впервые алчно разглядывал образовавшуюся брешь в стане градоначальников, где наличные деньги теперь капали в пустое кресло – только карман подставляй.