Анна Ромеро - Тайны Торнвуда

К началу декабря мы свернули нашу жизнь в Мельбурне: аннулировали подписки и отказались от коммунальных услуг, уложили вещи по коробкам и организовали перевозку, заполнили документы на отчисление Бронвен из одной школы и перевод в другую на новый учебный год, посетили прощальные вечеринки и съели прощальные ланчи во всех наших любимых кафе.

Я ожидала, что меня будут переполнять сожаления из-за расставания с Альберт-Парком, но когда мы затолкали последние вещи в старенькую «Селику» и выехали с подъездной дрожки, единственное, что я почувствовала, было облегчение и трепет предвкушения, не уступающий тому, который испытывала Бронвен.

Мы ехали три дня. Шоссе до Ньюэлла шло в основном прямо, как разлохмаченная черная лента без начала и конца. В окна врывался летний зной; воздух казался раскаленным, но мы едва это замечали. По мере продвижения на север менялся ландшафт – пышные фермерские угодья и редкие участки бушленда уступили место высохшим плоским пустошам, а затем – покатым холмам в голубой дымке и густым эвкалиптовым лесам. Мы оставляли позади пыльные городки, ночевали в домиках на стоянках для автофургонов и с рассветом снова пускались в путь.

Когда мы наконец пересекли границу Квинсленда, Бронвен издала радостный вопль. Из городка Гундивинди мы выехали на Каннигэмское шоссе и повернули на северо-восток через Большой Водораздельный хребет. Вскоре мы оказались в окружении непроходимых лесов, в которых тропические пальмы качались вперемешку с эвкалиптами разных видов, а под ними буйствовали гигантские папоротники. Дорога взбиралась вверх от одного головокружительного крутого поворота к другому. Пересекая Национальный парк Мейн-Рейндж, мы открыли окна в машине, наслаждаясь перекличкой миллиона птиц-звонарей.

В Торнвуд мы приехали потные, пыльные и уставшие, но вид нашего нового дома подействовал на нас как переливание крови. Мы кричали, танцевали, скакали по просторным комнатам, как пара ненормальных. Просто это было слишком здорово, чтобы быть правдой. Вместо перспективы на съемной квартире и несбыточных мечтаний мы наконец оказались дома.

Последующие недели мы провели, возрождая старый дом во всей его прежней красе: собирая пылесосом пыль, сметая паутину, отмывая полы, оттирая кафель в ванной комнате, до золотого сияния начищая очаровательные старые медные краны в ванной и с помощью уксуса и газет возвращая блеск окнам. Как только из Мельбурна прибыли наши вещи, мы занялись распаковкой. Я не могла решить, что делать с мебелью – она была слишком красива, чтобы продать или отдать ее, – поэтому я просто втиснула свою мебель в стиле ар-деко на свободные места.

Мы отпраздновали Рождество в традициях тети Мораг – утром подарки, потом грандиозный ланч: запеченный картофель с хрустящей корочкой, лук и морковь в медовой глазури, жареная курица с сезонной приправой, пивной подливкой, зеленым салатом. Затем последовал сливовый пудинг с запеченным шестипенсовиком и гора ванильного мороженого со сливками. Потом мы отлеживались в гостиной, читая журналы и понемногу поедая шоколад, а позднее насладились неторопливой прогулкой по саду.

Мы едва заметили наступление нового года. Бронвен считала оставшиеся до начала школьных занятий дни свободы – двадцать один, – а я начала прощупывать возможность найти работу фотографа. Мы были счастливы, плывя по течению. Убирали пустые коробки из-под вещей, устраивали пикники на лужайке и отыскивали идеальные места для наших привезенных сокровищ.

Результат получился – по крайней мере, для нас – сногсшибательный. Племенные маски, которые тетя Мораг собирала в своем детстве в Новой Гвинее, висели на стенах рядом с яркими бабочками, нарисованными Бронвен. Ее коллекцию птичьих гнезд, раковин, жеод [4] Жеода – округлое или овальное геологическое образование с твердой корой и полостью, заполненной кристаллическими минералами. кристаллов и высоких банок с откидными стеклянными крышками, набитыми усопшими жуками, удалось разместить среди моих радужных ваз художественного стекла, ярких плетеных сумок аборигенов, антикварных чайных чашек и старинных фотопринадлежностей. Винтажные лоскутные подушки придали выразительности глубоким кожаным креслам, а побитый молью ковер на полу я заменила на яркий килим [5] Килим – тканый безворсовый двусторонний ковер ручной работы. . К первым выходным января печальный старый дом превратился в дом – наш дом.

Не обошлось без одной ложки дегтя в бочке меда моего во всех остальных отношениях значительного удовольствия: после нашего переезда четыре недели назад в Торнвуд меня покинул сон. Каждую ночь, пока моя дочь мирно спала в своей постели, я как привидение бродила по дому – выдвигала ящики, заглядывала в буфеты, рылась в пыльных картонных коробках, словно что-то искала – что именно, я понятия не имела.

По мере нарастания усталости я стала забывчивой, рассеянной. И неуклюжей – налетала на мебель, так что руки и ноги у меня были сплошь в синяках. Я постоянно что-то вертела в руках и в результате случайно разбивала. И что самое странное, начала краем глаза улавливать мельканье странных теней – птиц, ящериц. А однажды – тоненькой и грациозной темноволосой девушки. По большому счету, ничего такого в этом не было; вероятно, просто стрессовая реакция на трудности переезда. Поэтому, чтобы прожить день, я накачивалась кофе и пыталась убедить себя, что это пройдет.

Одной бессонной ночью в начале января я задержалась в дверях дальней спальни, подавляя зевок.

Несмотря на проведенную мной тщательную уборку, комната имела вид капсулы времени. Я вымыла пол, заменила простыни, выстирала старое покрывало и старательно привела в порядок запущенную мебель, но в остальном комната была в точности такой, какой ее оставил дед Тони.

Зевок все же одолел меня, и я машинально ступила в комнату. Кровать выглядела заманчиво, несмотря на продавленный матрас и выцветшее лоскутное покрывало. В окно светила полная луна, отбрасывая на стены тюлевый узор светотени. Старый усадебный дом потрескивал и вздыхал во сне, а снаружи, в саду, ухал филин, напевая любовную песнь своей подруге.

Подойдя к элегантному старому туалетному столику из розового дерева, я провела пальцами по россыпи предметов. Среди них были комплект из щетки и расчески, маленькая Библия, все еще закутанная в древнюю пыль серебряная тарелочка с запонками и золотой перстень-печатка с инициалами «С.Р.».

Дед Тони – Сэмюэл Риордан. Я видела его имя в документах на дом, и до сего момента оно только этим и было – именем. Но теперь, когда я стояла в комнате Сэмюэла в свете луны, я почувствовала его присутствие, такое же осязаемое, как если бы рядом находился человек из плоти и крови. По телу у меня побежали мурашки, но не от страха, скорее от предвкушения – хотя чего именно, я понятия не имела.