Камила Шамси - Домашний огонь

Бойкий стук костяшками пальцев в дверь. Она-то думала, он позвонит снизу, но кто-то из соседей, верно, оставил дверь подъезда открытой, и вот Эймон уже здесь, раньше, чем она ожидала, она все еще в халате.

– Подожди! – крикнула она и схватила первую попавшуюся под руку одежду. Джинсы, выцветший от стирок бюстгальтер – бога ради, какая разница, – свитер на флисовой подкладке.

Открыла дверь, слегка задыхаясь, смущаясь, как в тот первый день, когда предложила проводить его наверх к прилавку с кофе. От него слегка пахло пряным лосьоном после бритья. Специально для свидания – или же запах успевал выветриться к тому более позднему часу, когда они обычно встречались?

– Здравствуй, – сказал он, не то чтобы недружелюбно, однако это прозвучало более официально, чем привычное «Привет!». Это из-за последнего разговора или потому что Исма без хиджаба? Его взгляд скользнул по ее лицу и ушел в сторону, словно Эймон опасался, не будет ли неделикатно смотреть прямо на нее, когда она непокрыта. Она видела, как он быстро оглядел стакан и тарелку в сушилке, голые стены, узкую кровать под белым одеялом.

– Симпатично, – сказал он. – Незагромождено.

Он расстегнул плащ, щелканье пуговиц показалось слишком интимным в тишине маленькой студии. Как знать, «незагромождено» – это вежливый синоним «бедновато» или Эймон действительно воспринимает студию так, как Исма и сама видела ее до той минуты – как дом, почти не предъявляющий требований к человеку, позволяющий тебе просто быть. Теперь она сожалела, что не приложила чуточку больше усилий – и лучше бы кровать не была столь откровенно рассчитана на одного.

– Извини за вчерашнее, – сказал он.

– Это мне следует извиняться. Чаю?

Он сбросил сапоги, и пока Исма наливала в чайник воду, она слышала, как он в носках подошел к столу, а потом негромкий свист сообщил ей, что он увидел фотографию Аники.

– Это моя сестра, – сказала она.

Он обернулся с фотографией в руках. Снимок был сделан в прошлом году, вскоре после того, как близнецы окончили школу. Аника выбрала свой любимый наряд: черные сапоги до колена, черные легинсы и длинная белая туника, черный капор, подчеркивавший черты лица, а поверх него свободно обмотанный белый шарф. Рука уперта в бок, подбородок выпячен, позирует перед братом, который нажимает кнопку, а Исма, опираясь локтем на плечо сестры, снисходительно улыбается. Каким бесформенным кажется ее лицо на фоне сестринского, какое унылое, полинявшее, а Аника так умело пользуется и помадой, и тушью.

– Сколько ей лет?

– Девятнадцать.

Девушка-дитя, зрелость и незрелость. Исма не находила слов, чтобы достучаться до нее.

Он положил фотографию.

– Красивая семья, – сказал он и посмотрел на нее в упор. – И волосы у тебя чудесные.

Это замечание, как и предыдущее, казалось, ударило ее прямо в грудь, но Эймон уже обернулся к другой рамке на письменном столе, той, внутри которой на разграфленной бумаге был заключен арабский стих.

– Что это?

– Из Корана. La yukallifullahu nafsan ilia wus-ahaa. Аллах не возлагает на душу тяжесть сверх посильного. Когда бабушка умерла, этот листок обнаружился в ящике прикроватной тумбочки, приклеенный ко дну.

Эймон поглядел на Исму с жалостью, которую она не могла стерпеть, и он это, наверное, понял, потому что сказал чуть резче:

– Ладно, светскую беседу закончили.

Она села на кровать, гадая, пристроится ли он рядом или предпочтет стул у стола в двух шагах от нее. Эймон выбрал третий вариант: опустился на пол, подтянул колени к груди.

– Расскажи о своем отце, – предложил он.

– Толком не знаю, что о нем рассказать, вот в чем беда. Я его не знала. Он много чего перепробовал в жизни – был гитаристом, продавцом, игроком, преступником, джихадистом, но лучше всего ему удавалась роль отсутствующего отца.

Она рассказала ему все, как ей помнилось, без утайки. В первый раз отец бросил семью, когда Исма была настолько маленькой, что не запомнила ни его побега, ни его присутствия дома до того. Она росла с матерью и родителями отца, не понимая, что ее сердцу кого-то недостает. Ей исполнилось восемь, когда он вернулся, Адиль Паша, друзьям известный под кратким именем «Паш, сокращенно от Папаша», веселый широкоплечий мужчина, похвалявшийся тем, что дочь уродилась его копией. Как все женщины в жизни Адиля, она тут же подпала под его обаяние, столь мощное, что оно помогло беглецу вернуться на супружеское ложе, хотя поначалу, когда он явился домой, мать не подчинилась свекру и свекрови и отправила его спать на диван. Он пробыл в семье достаточно долго, чтобы наградить супругу близнецами и чтобы для дочери даже мысль о его исчезновении стала невыносимой, – и тогда снова пропал. На этот раз предлогом для бегства послужила не очередная схема быстрого обогащения, а гуманитарная миссия в Боснию, где как раз догорала война, то есть отъезд подавался как подвиг. Гуманитарный конвой через пару недель возвратился, но уже без ее отца, и больше Исма его никогда не видела. Изредка приходила открытка, исписанная его корявым почерком, с сообщением о том, как он участвует в какой-то борьбе, как сражается против угнетателей, или же на пороге появлялся бородатый мужчина с небольшой суммой денег и называл очередное место, куда Паш отправился воевать – Кашмир, Чечня, Косово. В октябре 2001-го он позвонил из Пакистана по пути в Афганистан, узнав о смерти своего отца. Он хотел поговорить с матерью и услышать голос сына. Жена повесила трубку, не поинтересовавшись, а не хочет ли он услышать и голос Исмы – единственной из детей, с кем он знаком.

Эймон поменял позу так, чтобы щиколоткой коснуться ее щиколотки – жест сочувствия, как раз настолько малый, что она могла это вынести.

– Несколько месяцев спустя офицеры особого отдела МИ5 явились к нам и спрашивали о нем, а в чем дело, не говорили. Мы понимали, что стряслась беда, и бабушка просила обратиться к кому-нибудь – в Красный Крест, к властям, к адвокату – и выяснить, где он. Будь мой дед тогда еще жив, так бы, возможно, и поступили, но он к тому времени умер, а мама сказала, если мы начнем искать отца, спецотдел нас затравит, да и соседи заподозрят в нелояльности. Бабушка пошла в мечеть, надеялась там получить поддержку, но имам встал на сторону моей мамы, он наслушался уже историй о том, как давят на семьи британских граждан, схваченных в Афганистане. Одна из подруг бабушки говорила, что британское правительство лишит всех преимуществ социального государства, даже бесплатного образования и лечения, любую семью, которую заподозрит в симпатиях к террористам.

Гримаса Эймона явно показала, что он задет, ибо отождествляет с этим государством себя. Исма подняла руку, прося его воздержаться пока от спора.